жилось.
— Ну, мы думали, что это какие-то типа древние бессмертные люди. Или жители других планет. Ангелы…
— Нет. Это инсектоиды. И хватит об этом, а то аппетит пропал. Думайте лучше о том, как поскорее выставить герцогских нахлебников из замка.
— А давайте я заболею ветрянкой, — предложила Милли, юная горничная. — Я ею уже болела, так что могу очень правдиво притвориться.
Все согласились. Решили, что с кухни начнется ветряночная «эпидемия». А я вдруг подумала, что Милли сказала удивительные слова, и вся наша жизнь проходит в обучении умению «правдиво притворяться».
Тыквам в этом плане проще. И поневоле им, оранжевым, позавидуешь.
Глава тринадцатая
Муза для страдающего гения
Иногда мне кажется, кто я совсем не понимаю этот мир.
Но благодаря святой юстиции, это быстро проходит.
Прошло три недели, как Его Высокоблагочестие гостил в замке. За это время коренное население поместья провело масштабную операцию под названием «Салют, я ветрянка!». Слуги и горничные, густо усыпанные зелеными точками лечебной тинктуры, ежеминутно почесывающиеся и издающие тошнотворные стоны, так напугали любителей пожрать на дармовщинку, что из родственников остался только Себастьяно Монтанья. Он, оказывается, ветрянкой переболел в детстве и теперь ничего не боялся. Но мы, собственно, и не хотели, чтобы Себастьяно смылся. Как вы помните, он стал носителем паразита — живой стеклянной туфельки из какого-то там подпространства.
Этот симбиоз в корне переродил Себастьяно. Из тупицы, обжоры и похотливого кобеля он превратился в элегантного кавальери, целыми днями просиживающего в библиотеке и изучающего серьезную литературу. Пить он бросил и иногда так глубоко уходил в себя, что это выглядело устрашающе.
Мы тоже основное время проводили в библиотеке. Благодаря нам на рабочем столе герцога воцарился «Полный атлас овощных и фруктовых культур Старой Литании». Оливия шепнула про атлас Фигаро, Фигаро намекнул герцогу во время бритья, и вышло, что его светлость как бы сам вспомнил о старинном атласе и пришел за ним в библиотеку. Наблюдатели в черно-желтую полоску вряд ли уловили всю хитрость нашего маневра. Поскольку на чердак ежедневно подавались чаны с медовухой, забродившим вареньем с щедрой долей имбирного ликера «Три топора», гвардейцы несколько разъелись, стали тяжелы на крыло и слабо контролировали наше поведение.
Его Высокоблагочестие ежедневно произносил проповедь оставшимся в замке представителям человеческой расы. Примером святой и благочестивой жизни он брал то картофель, то брюкву, то бабочек-однодневок. Потом Хрущ завтракал (бесперебойная подача варений, пастил, джемов и тухлых яиц) и совершал облет угодий герцогства. За ним вечно увязывались послушники в качестве звукового сопровождения.
Фигаро и Сюзанна выглядели крайне печальными. Оно и понятно: у великого поэта творческий кризис, и выхода из него не видно, а время идет, и значит… Ну, вы понимаете. Мы с Оливией тоже впали в некое оцепенение, и толку от нас было мало. Прямо сказать, опустили руки, скисли и растерялись — глаголы, к нам ранее не имеющие ни малейшего отношения. Но, на наше счастье, в поместье появился враг, на которого можно было излить весь праведный гнев и заодно воспламениться желанием немедленно исправить сложившуюся ситуацию. Ранними порывами трамонтаны к нам занесло благочестивого монаха Юлиуса. Известного ранее как родовито-нагловатый поэт Юлиан Северянин.
Да уж, благочестивая жизнь изменила его так, что поначалу мы его и не узнали. И лицом и телом он напоминал постную булочку из гречишной муки. Глазки опущены долу, ручки сложены поверх белого балахона, длинные кудри скрывает капюшон — подлинный пример святой жизни среди праведных и безгрешных насекомых.
Явился он под вечер. Уже почти стемнело (осенью сумерки — ранние), когда он постучался в ворота замка. Слуги, впустившие его, даже не узнали в сем бледном мотыльке прежнего задиру, забияку и острослова с яростно сияющими очами. Лишь Фигаро — глаз-алмаз — быстро понял, кто перед ним. Его балахонами не проведешь.
— Добрый вечер, мессер Юлиан…
— Я теперь смиренный брат Юлиус, дорогой Фигаро, — проблеял гость. — Найду ли я здесь скромный приют и прежнее гостеприимство?
— Разумеется, брат Юлиус, только соблаговолите сообщить, насколько скромны должны быть ваши покои. Сеновал, конюшня, кладовая для метел?
