мои младшие сестрёнки и брат смотрели не по сторонам, а за небом, мы десятки раз видели, как немцы расстреливали с воздуха и военные колонны, и беженцев. Обычно мы просёлочными дорогами двигались, от деревни к деревне, так безопаснее, а тут были вынуждены выехать на шоссе, к мосту через реку подъезжали. Сестрёнки первыми заметили, что нас нагоняют четыре точки. Я тут же стал кричать, что немцы летят, и, настёгивая лошадей, погнал их в сторону. К счастью, мы как раз овраг пересекали, вот по дну его и уехали за поворот, спрятав телегу в кустах. А немцы делали заход за заходом, расстреливая разбегающихся людей. Военных там не было. Оставив семью в укрытии, я побежал обратно на дорогу – вдруг кому помочь нужно. Что я увидел. Бросились в глаза сразу две вещи: маленькая девочка лет трёх, которая сидела рядом с убитой матерью и дёргала её за руку. До неё метров семьдесят было, я не слышал, что она кричала, но и так понятно, что просила встать и бежать в кусты. Ещё отметил, что к краю оврага подъехал ЗИС с пробитыми колёсами, его мотало и тормозил юзом, и с зенитным пулемётом ДШК в кузове, а расчёта у пулемёта не было. Из кабины выскочили водитель и политрук и встали к пулемёту, неуверенно – явно не знали, как с ним обращаться. Дальше всё совместилось в одну картину. Истребитель атаковал, думаю, его цель был этот грузовик. Я было рванул к девочке, но не успел, лётчик открыл огонь, и её разорвало на моих глазах. Жуткое зрелище. Однако и зенитка открыла огонь. Стрелки дали короткую очередь и попали! Но немец был опытным лётчиком и, пользуясь большой скоростью, набранной во время пикирования, повёл самолёт вертикально вверх. Когда тот в верхней точке замер, готовый вот-вот свалиться, от него отделилась точка, и открылся купол парашюта. А три его товарища расстреляли и машину, и стрелков. Когда самолёты улетели, я подбежал к горевшей машине. Политрук лежал рядом с левым бортом, я снял с него планшет и фотоаппарат «Лейку». Они были целыми, из кармана достал документы. Это оказался военный корреспондент газеты «Комсомольская правда» Аким Демидов. Он герой, и это без прикрас. Кто был водитель, я, извините, не знаю. На дорогу стали выходить уцелевшие, в стороне разворачивалась в цепь стрелковая рота, лётчика хотели поймать, а я, свистнув своих собак, побежал к лесу. У меня было больше шансов поймать немца. Что я с ним сделаю, я решил ещё там, у дороги. Я был в бешенстве, такая холодная и лютая ненависть. До сих пор эти эмоции бурлят во мне, когда я вспоминаю эту историю. Я следопыт и конечно же успел раньше армейцев. Нашёл след лётчика и побежал за ним. Тот хотел было застрелить одну их моих лаек, но я выстрелил в него, да ещё, подбежав, добавил по лбу прикладом. Разоружил и перевязал. Я тогда не хотел, чтобы он кровью истёк. Заодно сфотографировал его в бессознательном состоянии. Вот дальше и начинается самое интересное, то, к чему я веду и почему просил некоторых отойти от радиоприёмников. Язык немецкий немного я знаю, у нас в школе его преподавали. Когда лётчик очнулся и по моему приказу встал, то назвал меня унтерменшем, это переводится как неполноценный. Я спросил, что он имеет в виду. Тот насмешливо пояснил: по приказу Гитлера весь советский народ для немцев, а себя они считают сверхсуществами, неполноценный. На уровне свиней, собак и остальных. То есть полезная скотина, но её и не жалко. Гитлером разработан план уничтожения населения Советского Союза. Согласно ему, после захвата наших территорий должно остаться десять процентов населения. В основном молодые мужчины для рабского труда и девушки для удовлетворения похоти хозяев, бургеров, как сказал лётчик, ну и чтобы популяция рабов не падала. Именно поэтому немецким лётчикам не то что разрешалось, а предписывалось помимо атак военных колонн на дорогах расстреливать и беженцев. План действовал. Лётчик говорил, как он называется, но я тогда в сильном волнении был, и название вылетело из головы, до сих пор вспомнить не могу. Но немцы выполняют его на оккупированных территориях. Созданы специальные команды, они называются зондеркоманды. Сами немцы в этом деле лично не участвуют, брезгуют, набирают разную нелюдь из прибалтов, поляков и другой швали. А тем всё равно, кого резать. Немцы только следят, чтобы те выполняли работы. Они носят немецкую форму без знаков различия, иногда их переодевают в советскую форму. Такие отряды заезжают в деревни, пока немцы работают по дальним деревням, чтобы соседи не сразу узнали, что те опустели. Дальше действуют просто и жутко. Сгоняют всё население в какой- нибудь амбар, обливают бензином и поджигают, то есть живьём сжигают жителей. Если есть молодые девки, то, думаю, не нужно рассказывать, что их ждёт. Эти зондеркоманды действуют с начала войны. Сказать, что я был зол, ничего не сказать. Но сдерживал себя. А немец, видя моё состояние, ехидным тоном рассказал ещё кое-что. Когда я вывел немца на дорогу, обойдя роту стрелков, что его искали, то выстрелил вверх из винтовки, привлекая внимание уцелевших беженцев, и указал им на него, что это он с товарищами их расстреливал. И обезумевшие от горя люди, потерявшие своих близких, буквально порвали его голыми руками. Потом я стал фотографировать всё дорожное побоище – дым над лесом от сбитого истребителя, горящий ЗИС с лежавшими рядом с ним героями. Я снимал горе людей. Если кто из политуправления меня слушает, я прошу принять у меня фотоаппарат, вернуть его хозяевам, распечатать снимки и сделать выставку зверств нацистов. Пусть люди увидят тот ужас, что творился на дороге. Это память, та самая память, которую терять нельзя. Пользуясь возможностью, я прочитаю свои стихи.
Замерев на миг, я вздохнул и осмотрелся. Диктор сидел напротив меня, оцепенев, две блестящие дорожки были на его щеках. Я не видел ранее ни у кого столько горя в глазах, как у него, тот впитывал всё, что я говорил. Такими же глазами на меня смотрели и остальные, кто был в студии. Мой рассказ не просто тронул их
