охламонами, любителями онлайн игр, а через неприметную дверку в торце зала.
Заняв место, судья начал бубнить положенную юридическую скороговорку:
— Я, судья Адмиралтейского районного суда города Санкт-Петербурга, Васильев Владимир Сулейманович…
Услышав это невозможное сочетание, я понял, почему его эффектная внешность показалась мне смутно знакомой. Именно он вел прошлогодний процесс вятских террористов и наркоторговцев. Яркая внешность, располагающее обаяние, хорошо поставленная интеллигентная речь, — отличный выбор для рекламы отечественного правосудия. С судьей мы встречались и прежде. Жаль, не у кого спросить, не нарушение ли это. Четырнадцать лет назад нынешний судья, а тогда то ли следователь, то ли дознаватель (никогда не понимал разницы), старательно вел мое дело. Исходя из выбора судьи, процесс планировали масштабным шоу.
— …постановление старшего следователя по особо важным делам при Статс-Секретаре Генерального Следственного комитета Российской Конфедерации тайного советника юридической службы Хламова Степана Сергеевича о возбуждении перед судом прошения об…
Даже выспавшись, даже без треснувших ребер, выбитой руки и попорченных зубов, я бы все равно не сумел до конца вникнуть в эти длинные периоды.
— …предусмотренные частью второй статьи сто пятой уголовного кодекса Российской Конфедерации, а также частью третьей статьи двести…
Насколько мне удалось понять, сегодня речь шла о мере пресечения, что превращало слушание в чистую формальность. Конечно, с такими обвинениями меня не могут выпустить под залог или подписку.
— Подозреваемый, есть ли у вас жалобы или ходатайства к суду?
— Да, есть.
— Встань, придурок, — зашипел один из конвоиров, конопатый и курносый паренек.
— Есть, ваша честь, — я поднялся, боль полыхнула в левом колене. — Я прошу допустить к слушаниям моего адвоката, Кетмана Григория Львовича, он сейчас в здании суда, прямо за дверью.
— Возражаю! — поднялся незнакомый мне мундир. Он был заметно толще и старше остальных, в кителе, щедрее покрытом золотом. Новые мундиры вообще, а прокурорские особенно, были нелепо разукрашены чуть ли не эполетами с аксельбантами.
Мундир с судьей обменялись потоками статей, частей и подпунктов. Они не перебивали друг друга, вступая когда второй замолкал. Это походил на сотое или тысячное представление дурно поставленного спектакля провинциального театра, да, собственно, им и было. Актеры просто проговаривали необходимые реплики, торопясь в пивную. Сказанное адресовалось не друг другу и не мне, конечно, а исключительно протоколу.
Гришу и десяток сопровождающих юристов, включая звезду уголовных процессов, после некоторой суеты пустили в зал. Они покрыли стол своими бумагами и электроникой. Выглядел Кетман антисемитской карикатурой. Жирный, неопрятный, суетливый, в очках с толстыми захватанными стеклами, вечно хохочущий и хлопающий себя по ляжкам. К тому же у него была опереточная страсть к роскошным тупым блондинкам, и три развода его, кажется, ничему не научили. На переговорах и в зале суда Гриша оборачивался безжалостным хищником, быстрым, жестким и опасным. Кетман был моих лет, но успел возглавить, по сути, нашу юридическую службу. Возглавить в том смысле, что на него замыкались вопросы, связанные непосредственно с законом, а сопутствующие финансово-административные коммуникации осуществлял его номинальный начальник, обаятельный дедок, вросший за десятилетия в судебную систему. Наивный инфантилизм считать, будто только деньги и связи определяют решение суда, собственно юридическая правота зачастую имеет не меньшее, а иногда и большее значение. Теперь Гриша, если задуматься, попадал в сложное положение во внутрикорпоративной борьбе. Он считался моим человеком, плоть от плоти блока молодых менеджеров, противостоящего уходящим ровесникам дяди Миши. Забавно, какие нелепые глупости казались важными всего тридцать или сорок часов назад. Теперь это тревожило не больше, чем проблемы, ожидающие Гришу в поиске нового партнера для тенниса, — у нас неплохо получалось в паре. Несмотря на внешность, на корте он был почти также хорош, как в зале суда.
Новое действие пьесы можно было бы описать ремаркой: «те же и юристы», с той особенностью, что на сцену вышли умелые актеры, всерьез делающие свою работу, добросовестно живущие на сцене. Я подтвердил полномочия адвокатов, подписавшись на своем дисплее, на это он оказался способен. Знаменитость обратился к судье с просьбой объявить перерыв, чтобы защита могла пообщаться со мной. Обвинение возражало, и судья не разрешил. Баталия продолжалась добрых полчаса, они все время ссылались на какие-то пункты и статьи, так что я почти сразу потерял нить и перестал следить.
Следующая схватка велась относительно ведения слушания в открытом или закрытом заседании. Тут, естественно, наша взяла, что и понятно: не имело смысла забирать дело из трибунала иначе чем для громкого процесса. Громкий процесс, рекламирующий отечественное судопроизводство, нуждался в прессе и публичности. Оставить меня без защитников, соответственно, тоже было нельзя.
Зал заполнила шумная публика. Преобладали неопрятные бородачи и юные журналистки за сорок, накрашенные и одетые так свежо, оригинально и смело, что их трудно было различать между собой. Сразу были видны репортеры, работавшие на картинку, у них части, которым предстояло попасть в кадр, были наряжены продуманно и относительно официально, контрастируя с остальнойым одеждой. Судья разрешил пятиминутную съемку, над залом поднялись три десятка дронов, описывавших сложные траектории, автоматически уходя от столкновений.
Появление зрителей заметно оживило обвинение и судью. Теперь схватки проходили куда артистичней. Смысла в этом не было никакого, хотя внешне
