колбасы и консервов отказалась.
После очередной чарки она показалась привлекательнее. Ну водка еще и не то творит. Даже когда увидел, что из-под подола у «девушки» торчит копытце…
— Цто, не видал? — ехидно поинтересовался старик.
— Не видал, — честно признался я. — Русалок видел, леших, оборотней, а вот кикимор — ни разу.
— И где же ты их видел, русалок да оборотней? — заинтересовался дед.
Я решил повременить с откровениями и перевел разговор:
— Дядька Аггей, а ты так и не рассказал, где с Иваном Васильевичем познакомился…
— Тогда доставай скляницу, — насмешливо потребовал дед. — У тебя там не одна лежит, в котомке-то…
«Вот, зараза глазастая!» — подумал я, но пошел за новой бутылкой. Дед, выпил чарку, начал рассказ:
— Иван Васильия на богомолье в Кириллов монастырь царицей молодой, Анастасией Романовной и детенышем пришли. Опосля того, как царевич-то утонул, очень они убивались. На своей-то лодье, с которой робятёнок упал и утоп, обратно царица вертаться не хотели. Так архимандрит приказал им новую дать. А я в это время загребным на монастырской лодье служил. Сам-то не монастырский, вольный. Нанимался лодьи по Белому озеру водить и кормчим ходил по Шехони, — уточнил Аггей и выпил еще одну чарку. Крякнул, занюхал прядью Евдохи и продолжил: — Вот значит, вел я лодью от Кириллова монастыря до самого Углича, откуда сухой путь до Москвы идет. А там царь возьми, да и скажи: «Давай, мол, Аггей, переходи ко мне. Будешь кормщиком царским!» А я, возьми, да и согласись. Так и остался служить. С тех пор, ежели царь куда плыть надумает, то я — завсегда на лодье был. Так, до самой смерти Иван Васильича и служил.
— Стоп-стоп! — загорелся я. — Ну-ка, расскажи дедушка поподробнее.
Кажется, подвернулся случай раскрыть одну из загадок истории: почему же погиб наследник русского престола?
— А ты не «нукай», — обиделся дед. — Не запряг еще. Да и молод больно, чтобы «нукать».
— Ладно, дедушка, — примирительно произнес я. — Не сердись. Ну брякнул, не подумавши.
— Ничего, по молодости-то все дураки, — остыл старик.
— Мне, между прочим, сорок лет, — хмыкнул я.
— Младенец! — заржал дед. — Вот ежели бы, как мне, пятьсот…
— А ва-ааще, в натуре, — что такое твои пятьсот лет? Фигня! — сказала кикимора с интонацией старшеклассницы.
Того и гляди, заявит: «Забей!» Может, нынешние школьницы нахватываются словечек у кикимор?
— У нас года по-другому счисляют. Не по тому, сколько раз зима будет, а сколько — лето. У нас так — появился, пожил и исчез. Вот и все. А считать… — махнула рукой кикимора. — Я даже полюбовников своих не считала, сколько их было.
— Много, — горестно вздохнул возревновавший дед и обреченно взмахнул рукой. — Все вы, бабы, одной сажей мазаны.
Начиналась семейная разборка.
— А сам-то хорош, карась застоявшийся. Кто намедни Анфиску-утопленницу в кустах валял? — не осталась в долгу Евдоха. — Ладно, водяной не видел, а то бы вмиг тебя, сопляка, на дно спровадил.
Дед крякнул. Видимо, был грех…
— Да чего уж там. Пьяный я был. Подумаешь, с нее и не убыло, — примирительно сказал дядька Аггей.
— Это как так не убыло? — задохнулась кикимора от возмущения. — Она после тебя юбку найти не может. Кинул куда-то, а искать — дядя будет? Анфиска у всех баб требует — найдите мою юбку! Они и белье боятся идти полоскать! Пришлось с какого-то ляха портки снять. Теперь в них и ходит. Срамота!
— А лях-то, откуда взялся? — полюбопытствовал я.
— Да все оттуда же. Как напьются — так им уже и все равно. Что девка, что баба. А Анфиска-то совсем недавно потонула. Девка молодая, красивая. Водяной ее для себя берег. А она, потаскушка… Теперь вот развлечение выискала — ляхов подманивает. А потом топит.
— Ну ляхов топить — дело хорошее, — одобрительно отозвался я.
— Чего хорошего-то? — удивилась кикимора. — А нас, что, своих утопленников не хватает? Так нет же, заполонили и озеро и болота всякой дрянью. Ими и налимы брезгуют.
— Рыбы у нас, милок, привередливые, — пояснил дед. — Они тех предпочитают, кто в наших местах и родился. Вот и теб, наверняка жрать никто не станет.
— Спасибо, утешил, — безрадостно откликнулся я. — А что на мне написано, что я нездешний?
— Написано-написано, — обрадовался хозяин. — Вот такими-то буковицами и написано — парень нездешний, одет не по-нашему и вообще — неизвестно откуда прибыл. То ли от немцев, то ли от турок. То ли оттуда, откуда и подумать-то страшно. Из другого места и времени.
— Ух, дошлый ты, дядька! Все-то ты видишь, все-то ты понимаешь, — не стал я запираться. — Ну а если, допустим, одеть меня в здешнюю одежду,
