то тогда как?
— А что изменится? — пожал дед плечами. — Народ-то, допустим, не поймет. Но я-то все равно раскушу.
— Почему это? — полюбопытствовал я.
— Да по кочану, — рассердился дед. — Ну неужели ты до сих пор не понял?
— А что я должен понять? То, что дядька Аггей ловит рыбу и любезничает с нечистью? Ну и что?
— А то, что я колдун тутошний. А иначе на кой ляхам меня выслеживать? Они же думают, что клад я тут прячу. В открытую-то боятся подойти… Было дело, решили они как-то на лодчонке переправиться, чтобы из меня золотишко вытрясти…
— Вы бы мне сказали, откуда тут ляхи берутся? Смутное время четыреста лет назад кончилось, — поинтересовался я и сразу же пожалел о вопросе.
Дед сгорбился. Желваки заходили ходуном. Показалось, что он сейчас полезет драться. На всякий случай я отодвинулся.
— Ладно, чего уж теперь, — примирительно сказала кикимора, обнимая своего старичка и прижимая к себе.
— Извини, дядька, если чем обидел, — растерянно произнес я.
— Обидеть ты его не обидел, но душу разбередил… — укоризненно отозвалась Евдоха, поглаживая Аггея по голове.
— Да уж какую там душу! — вырвался дед и стукнул кулаком по столу. — Нету у меня души! Я с ляхами не по-людски обошелся. Да, враги они! Но всё равно нельзя было на них нечисть наводить… Вот, за это теперь столько лет с мёртвыми воюю да нечисть рыбой кормлю…
Дядька Аггей прищурился. Посмотрел на меня, как будто опять за острогу решил взяться:
— А ведь, парень, и ты не прост… Иначе копыта у Евдохи бы не заметил. Сам-то не колдун?
— Колдун? — пожал я плечами. — Вот уж чего нет, того нет. А ты, дядька, слова царя Соломона помнишь? Всё пройдет…
— Эхма, — нарочито оживился дед. — А может, точно — пройдет… Давайте-ка, помянем царевича Димитрия. Ежели бы он не потонул, то этих-то всех лжедмитриев и не было бы. И не было бы сейчас разорения на Руси. И не стал бы я колдуном проклятым…
Я проснулся в избушке, на скамейке — единственном «спальном» месте этой халупы. Видимо, хозяева провели ночь вне стен. На столе обнаружил завтрак — ломоть «рыбного» хлеба и кусок вяленой рыбы. Рядом стояла деревянная чарка, от которой шел такой мощный запах сивухи, что Менделеев удавил бы изготовителя… Попытался прожевать ломтик «хлеба», но тот не лез в горло. Пришлось выпить. После чарки сивухи на «ура» пошел и завтрак. Пока завтракал, в избушку зашел мой хозяин. Дядька Аггей держал в руках объемистый мешок, набитый чем-то мягким.
— Выспался? — не очень любезно поприветствовал он меня.
— Доброго утречка, — просиял я в ответ.
— Утречка? — возмутился старик. — Да уж белый день на дворе. А ты дрыхнешь, как пьяный медведь.
— Почему пьяный? — удивился я.
— Потому, что трезвые медведи ночью спят, а днем малину собирают. А ты проспал все на свете. Я-то думал, поможешь мне рыбу солить. Так нет же, даже не проснулся. Хотел тебя водичкой полить, да Евдоха пожалела. Добрая она баба.
— С копытами, — уточнил я.
— Ну и что? — пожал дед плечами. — Там, где нужно — все как положено… Ясно-понятно?
Судя по масляной улыбке, вполне даже и ясно, и понятно…
— Ну ваше дело молодое, — засмеялся я.
Старый ловелас с притворной укоризной покачал головой:
— Хватит языком трепать. Давай собираться.
— Куда? — недоуменно вытаращился я.
— В Цитаделю твою.
Я мог бы поклясться, что о Цитадели ничего не говорил. При всех своих недостатках, всегда помню, что «нёс» по пьяному делу. Помнится, обещал старику сходить в церковь и поставить за него свечку. Это да, было. А вот про Цитадель у нас и речи не было. Однако выяснять, как он догадался, не стал.
— Сними-ка ты одежу свою неуклюжую, да оденься-ка в человеческое. Как ты вчера сказал? «У нас это не катит!» Вот и у нас твой прикид не катит! В болоте лучше холщовые штаны мочить — высохнут быстрее. А твои два дня сохнуть будут. Задница опреет.
Дед бросил на пол мешок и стал вытаскивать из него рухлядь.
— Вот, — потряс он передо мной старыми, но крепкими штанами. — Товарец — первый сорт. Ясно-понятно? Крепкие, сноса не будет. Да не боись — одевай!
Хоть и не хотелось мне напяливать штаны, снятые с какой-нибудь «лярвы голопузой», но не обижать же деда. Подумав, снял свои кожаные бриджи. Бросил их на пол и принялся напяливать безразмерные, чуть ли не казацкие шаровары. Дед критически посмотрел на мои трусы, покачал головой. Потом поднял «мечту рокера» и стал с любопытством ее рассматривать.
