Не сговариваясь, мы встали спина к спине. Евдоха, придерживая раненую руку здоровой, «работала» копытами, пробивая головы, а я отмахивался кистенем. Когда я уже решил, что все, вырвались, то снова раздался свист. Последнее, что помню, — Евдоху, закрывшую меня собой…
Я очнулся от того, что кто-то облизывал лицо шершавым, как у собаки, языком. С каждым прикосновением возвращалось сознание. Но вместе с ним пришла боль. Кажется, голова была разломана на несколько кусков, которые болели и вместе и сами по себе.
— Очухался? — хрипло спросил малознакомый голос.
Я вытянул руку и нащупал, что рядом со мной кто-то лежит. Волосы длинные… С трудом понял, что это Евдоха.
— Где мы? — выдавил я.
— А кой разница? Вроде бы на мельнице, на Чёртовом озере. Тут страшно…
— Как сама?
— Умираю, — спокойно ответила она. — Ждала, пока ты очнешься. Теперь — можно!
— Подожди, — собрал я все усилия. — Не умирай!
Впрочем, я думал не о ней, а о себе: «Умрет, а я останусь один».
— Ждала, — повторила она, словно в беспамятстве. — Я уж боялась, что не очнешься. Ничего, рана у тебя пустяков. А голова пройдет. Тебя специально оглушили, чтобы не убивать. Отхожу я. Говорят, что если нечисть поможет человеку, то и она может стать человеком. А если умрет за него… Потрогай…
Не переспрашивая, я понял. С трудом перевалился на живот, дополз и потрогал… Да. Человеческие пятки… С трудом, но сел. Положил голову Евдохи себе на колени и стал гладить ее космы…
Женщина погладила меня по руке.
— Вот и все, — с какой-то гордостью сказала она. — Теперь Аггеюшка может быть свободным. Скажешь ему, что хотела умереть за него, да не получилось. Прощай. И спасибо тебе.
— За что?
— За то, что на болоте было. Я себя женщиной почувствовала, а не тварью болотной. И за то, что не полез ко мне.
— Так ты подожди… Может, еще и попристаю… Вот оклемаешься… Мы тут дядьке-то рога и наставим, — сглотнул я комок и попытался пошутить.
Было темно, но мне показалось, что Евдоха улыбнулась. Так вот, с улыбкой и умерла…
Жаль, конечно. Но мне-то что делать? Жалеть и плакать можно потом, а сейчас…
Мертвое тело — не лучшее соседство. Надо бы переместиться в сторонку. Удалось. Теперь — нужно провести «ревизию» и себя и своего имущества. Сам — ничего. Имущества — тоже ничего. В смысле, ничего не осталось. Как насмешка обнаружилось удостоверение представителя Президента.
Откуда-то сбоку пробивается свет. Там же и плещется вода. Как там в песне? «Тихо плещется вода, голубая лента…» На ленту голубую эта вода не похожа. Скорее, напоминала канализационный сток, где плавала всякая дрянь — палки, щепки и какие-то тряпки. Да нет, кажется не тряпки. Судя по всему — там плавает труп.
Попытался осмотреться, насколько это удалось в полумраке. Вода. Кругом — вода, вода… И она прибывает… Да, — подвал. Причем дом (или что там еще?) стоит на берегу. Если вода поднимется — меня затопит. А если затопление — это и есть спасение? Поплыть, скажем, вместе с водой.
Мои печальные размышления прервал голос, донесшийся из проема:
— Слышь, тебя долго ждать?
Из воды торчала зеленая голова. Батюшки-светы, так это же водяной!
— Дядюшка водяной! — завопил я. — Спаси меня!
— А я что делаю? — возмутился он. — Давай, греби быстрее.
Я «погреб» в сторону спасителя, стараясь не смотреть на то, что расталкиваю. На полдороге остановился, вспомнив о Евдохе. Нельзя оставлять! Все-таки что-то человеческое во мне еще осталось.
— Ты чего встал? — недовольно окрикнул водяной. — Вода здесь плохая, мертвая. Еще час-другой — станешь каким-нибудь упырем, если не хуже.
— А женщина?
— Какая? Откуда взялась?
— Она кикиморой раньше была.
— Вона как, — присвистнул водяной. — За человека, стало быть, погибла? Не Евдоха ли часом?
— Она самая. Ее похоронить надо.
— Не до того сейчас, — махнул водяной перепончатой рукой. — Я ж говорю — тебе убираться надо поскорее. А Аггею я скажу. Давай, лезь сюда.
