— Сказал же, сегодня не умру. Спи, до утра еще далеко. На рассвете пойдем дальше.
— Куда? — Ложиться Нина и не подумала. Наоборот, привстала и подкинула в огонь очередную веточку.
— В Викену. Тут недалеко, пешком можно добраться. А там подумаем, что делать. Камень вернули — с остальным тоже разберемся.
— Ты и без него, оказывается, многое можешь.
— Забудь, — оборвал магос.
— Не могу. — Женщина поежилась, хотя ночь была теплой, а от костра струился приятный жар. — Как это вообще можно забыть? Я так испугалась…
— Ты бы знала, как я испугался, — фыркнул Ракун и потянулся за фляжкой, жалея, что в ней всего лишь вода. Отчаянно хотелось чего-нибудь покрепче. И мяса. Много-много мяса. — Жалко, что еды нет.
— Вообще-то есть. Заська в дорогу надавала всякого. — Нина быстро отцепила от лисапеда сумку, вытащила кусок пирога, колбасу и упоительно пахнущие сдобой булочки, чудом пережившие дождь.
Магос набросился на продукты так, будто до этого голодал неделю. Прерывался только для того, чтобы запить очередной кусок.
Нина смотрела на него с облегчением. Раз ест — значит, действительно будет жить.
Когда он лежал без сознания, стонал и метался, в благополучный исход верилось слабо. Да что там, в какой-то момент вообще не верилось. Ракун был горячий, как сказочный дракон. Казалось, человек вообще не может выдержать такую температуру, нашелся бы под рукой градусник — наверное, расплавился бы от жара. А Нина ничего не могла сделать, только сидела рядом, вытирала пот, выступивший от лихорадки, и следила: дышит ли?
Марлена сначала тоже сидела, но потом все же уснула, просто вырубилась от усталости.
Нина осталась караулить.
— Ты маму звал во сне, — прошептала она. Просто показалось, что магос должен это знать.
Ракун вздрогнул, подавился пирогом, раскашлялся.
Осторожно посмотрел на трактирщицу, убедился, что та и не думает просыпаться. Потом перевел взгляд на Нину. Она сидела растерянная, одинокая, снова мяла в руках фотографию. Магос наконец-то разглядел на портрете двух девушек: одна постарше, другая заметно младше, но очень похожи, обе русоволосые, сероглазые, выглядят настороженными или даже слегка испуганными. Нина, в точности такая, как сейчас, и Галина — такая, какой осталась навсегда.
— Ты сказала, что мне повезло… — неожиданно для себя начал Ракун.
Существовали вещи, о которых он никому не рассказывал и рассказывать не планировал, но Нина имела право знать. По-хорошему, она должна была узнать об этом уже давно, но тогда у него просто духу не хватило нагрузить ее в придачу ко всем проблемам еще и этим. А теперь выбора не осталось, все равно рано или поздно начнет приставать с расспросами.
И он продолжил:
— Ты сказала, родители оставили в наследство мне и брату два камня, каждому по одному, поэтому нам обоим повезло. Помнишь?
Нина осторожно кивнула, боясь спугнуть внезапный приступ откровенности. Стало заметно, что Ракун говорит через силу, заставляет себя произносить слова, давится ими, как несчастным пирогом. Но ему требовалось выговориться, и она приготовилась слушать.
— Ты ошиблась. Оба камня принадлежали моему отцу. Мама не была магиссой, он привез ее из другого мира. Издалека. Очень издалека. Она была ведьмой… колдуньей… не знаю, как у них это называется. В Истоке нет места таким, как она. В Истоке вообще нет места посторонним, там своим-то тесно. И нет места для чужой магии, своя заглушает все. Но отец как-то ухитрился, протащил маму через все границы, оформил документы, сделал своей женой. Колдовать запретил, конечно. Даже пробовать запретил. Да она и сама бы не стала, знала, чем все может кончиться. Она продержалась лет двадцать. А потом я упал с крыши.
Ракун скрипнул зубами, торопливо глотнул воды, запивая возникшую во рту горечь. Последние слова были явно лишними, он мог обойтись без них, отделаться общими фразами. Но память уже подсовывала картинки из прошлой жизни, которые магос так старательно пытался забыть.
Как он выбирается с чердака на крышу, чтобы первым увидеть возвращающегося домой отца, как хрустит под ногой старая черепица, взлетает прямо перед лицом испуганная птица, задевает крылом, он отшатывается к самому краю, снова хруст, ноги теряют опору, и страх захлестывает с головой.
И полет вниз.
И глаза матери — огромные, ярко-зеленые. Ее руки, вскинутые ему навстречу. Падение вдруг замедляется, он плавно опускается в эти руки, едва живой от ужаса, обнимает мать, утыкается ей в шею… плачет… рыдает навзрыд, как девчонка, и не может остановиться.
«Не плачь, — говорит она. — Не плачь, енотик. Ты же мужчина. Ты должен улыбаться».
Он кивает, улыбается сквозь слезы, снова обнимает ее… и только тогда понимает, какая она горячая. Раскаленная. Ладони жжет от нестерпимого жара, воздуха не хватает, кружится голова, но он все равно держит ее, обнимает, не может отпустить.
До самого конца.
— Она меня поймала с помощью своей магии. — Слова звучали сухо, как сводка происшествий. — Исток сразу же среагировал на чужую силу и сжег
