У храмовников заправлял мой старый знакомец Аерамин А. О. Фаерано, формально второе лицо в ордене после Великого Магистра — сатрапа, а на самом деле — истинный глава ордена Храма. Церковь Чоза Двурогого представлял архипрелат Кледщ Багдбор, тоже исключительно достойный человек, второе лицо в церкви после сатрапа, тот самый, что выдвинул и пробил идею об Откупных столбах. Лидером баронов-землевладельцев был Саймон Кракелюр по прозвищу «Гадючий сын» — это он первым, как с придыханием сообщил Грэмби, додумался ставить на лоб закабаленному крестьянину клеймо («А чтобы знал, чья он собственность! Какая чудесная находка!»), а беглецам отрезать уши. Номинально над всеми войсками стояла Рондина Рондергаст, бывшая наложница сатрапа, которую он вопреки закону возвел в рыцарское сословие и сделал генералом. Последняя судорога маразматика…
Я спросил, почему мэтра не рекрутировали в армию: хорошие врачи не валяются на дороге.
Грэмби вздохнул:
— Хотели. Но я откупился.
— Йок!
Привыкай, Крессинда! В гнилом мире людишек продается всё!
Как же все просто в Сэлиджии, а? Вот бы тогда, когда я угодил под фрайторский суд, у меня, кроме подштанников, еще оказался при себе кошелек…
Мы без проблем доставили гномочеловека к воротам, где нас настиг вопль с надвратной башни:
— Аркония на горизонте!
Грэмби затрепыхался, но мы стиснули его, как величайшее сокровище мира. Кто-то заорал, что ворота нужно закрыть, и мы едва успели прошмыгнуть между смыкающихся створок.
Вышли… А как теперь зайти, чтобы освободить эльфов?
За стенами столицы у мудрого лекаря отказали ноги, и нам пришлось его волочить.
В лощине, где я оставил отряд, было много конников в багровых накидках церковной гвардии.
— А вот же они! — взвизгнул хмырь в серой, будто пошитой из крысиных шкур хламиде. — Лазутчики! Вот этот зырил из кустов на армию через стекла! Он, да точно вам говорю!
Миг, два — и нас окружили. Из кармана моих штанов была извлечена подзорная труба.
— Всех к сатрапу! — велел кто-то. — Связать, на лошадей мордами вниз — и ходу.
Черт, дело начинало без меры усложняться…
20
Зря я сетовал на судьбу. Когда думаешь, что все плохо, она оборачивает дело так, что все становится еще хуже, и ты с тоской понимаешь, что раньше… Эх, раньше-то все было — зашибись как хорошо!
Я, конечно, кричал, что мы мирные странники: вот, дескать, у нас умирающий, вот — лекарь с мешком снадобий.
Впустую.
Грэмби брыкался и вопил, что он здесь случайно, что его заманили обманом, что его похитили и привели в лощину «какие-то хари» и что «эти морды сразу показались мне себе на уме!».
— С нами роженица! — заорал я, мотнув головой на Крессинду. — Хоть ее пожалейте!
— Да иди ты! — выругалась гномша, выдергивая подушку. — Идите вы все!
Надоело ей, видите ли, врать.
— Точно, шпионы! — с какой-то неясной радостью уверился белобрысый начальник гвардейцев и странно дернул глазом, словно мне подмигнул.
— Тут с ними был еще один, — напомнила серая крыса. — Явный гном. Надо бы подождать…
— Нечего ждать, Аркония на горизонте, — был ответ.
Справедливости ради замечу, что Монго погрузили на плащ, растянутый между коней. Так же поступили и со Скареди. С прочими не особо церемонились. Нас обыскали. Большой Костыль пошел по рукам: солдаты удивлялись «мудреной маскировке» оружия. Я радовался, что мой хитрый пояс остался хитрым, и Бога-в-Себе никто не нашел, равно как и
Лицом вниз, ремнями стянули руки и ноги. Моя шляпа упала в траву. Полуденное солнце согрело затылок. Я ощутил себя волком, которого везут со спутанными лапами на потеху синьорам.
Я приподнял голову, напрягаясь до ломоты в шее: рядом везли Имоен. Монго, которого я не сумел разглядеть, проговаривал бессвязные обрывки