двенадцать лет старше меня, а познакомился я с ним летним вечером 2012 года, когда он, совершенно вымотавшийся, пристроился на газоне перед Институтом германистики. Полиция, которая обыскивала институт, только что уехала. Глаза старших, особенно — самых старших, в эти дни сияли особым светом. Ведь борьба вспыхнула вновь! Lotta continual Unter dem Pflaster liegt der Strand! L’imagination au pouvoir![2] Это были лозунги из тех времен, когда меня самого еще и в плане не было. Впрочем, меня вообще не планировали, но об этом позже.
Был солнечный вечер конца июня, градусов эдак двадцать пять. Я наблюдал за волнениями внимательно, но осторожничал и держался в стороне. Когда полиция отчалила, повсюду на газоне оставались небольшие группки студентов и что-то обсуждали, но, поскольку я был в университете без году неделя — всего два с половиной месяца, я не считал себя вправе вмешиваться в разговоры. Мне было восемнадцать лет, и я мало разбирался в том, что происходило здесь на протяжении нескольких недель. Зандер был единственным, кто сидел в одиночестве, на какой-то подстилке под липой, уткнувшись головой в колени — возможно, он дремал. Поэтому я мог спокойно разглядывать обложку книги, лежавшей рядом с ним. Увесистый кирпич, судя по названию, детектив: «Смерть Хорхе Бургосского» Адама Мелька[3]. Все это ничего мне не говорило. В этот момент Зандер поднял голову и слегка ошарашенно посмотрел на меня, потом улыбнулся и сказал:
— Садись, что стоишь. Ты знаешь эту книгу?
— Нет, даже не слышал никогда. Но я не так уж много читаю.
Это было не совсем верно. Точнее, это было полное вранье. В старших классах я был практически единственным, кто еще читал книжки, игнорируя предисловия, совершенно бессистемно, зато — ночи напролет, запоем. Более того, именно по этой причине я решил изучать германистику и философию, которые давно уже вышли из моды. Но у меня не было желания рассказывать об этом.
— Я читаю ее, — сказал Зандер, — чтобы узнать хоть что-нибудь о годе моего рождения. Тогда эта книга была бестселлером. И потом еще несколько лет. Да сядь же ты наконец.
Я сел, а когда стемнело и стало прохладно, мы перебрались в какую-то пивную, из которой вышли около полуночи.
Когда через четыре года случился путч, Зандера выгнали с работы почти сразу. Потом он устроился в одно маленькое издательство на западной окраине города, а когда режим рухнул — был ли он свергнут? или погубил себя сам? — его попытались пригласить обратно в университет, но он отказался и остался на прежнем месте, пока год назад его не позвали организовывать центральную библиотеку здесь, среди руин. Две недели назад Зандер наконец разыскал меня и спросил, не соглашусь ли я ему помочь; и хотя в старых западных землях мне жилось вполне вольготно, я обещал, что, по крайней мере, навещу его, а потом обдумаю сделанное им предложение.
Теперь ни о каком обдумывании речь уже не шла.
— О твоих обязанностях мы поговорим завтра, — сказал он, — сперва надо распаковать книги!
Книги, которые мы постепенно доставали из двенадцати больших картонных коробок, были добычей, доставшейся нам при распродаже одного книжного собрания. В возрасте восьмидесяти двух лет скончался некий ученый, профессор философии на пенсии, не оставив в завещании распоряжений относительно своей библиотеки. Его дети и внуки (жена умерла лет пятнадцать назад), наверное, выбрали для себя по нескольку книжек, а остальное сочли неинтересным, упаковали в сто двадцать четыре одинаковые по размерам картонные коробки — как уж у них получилось, то есть все вперемешку — и выставили на распродажу. У анархистов, которых послал Зандер, денег хватило только на двенадцать коробок. Участники аукциона, по условиям, не могли заранее ознакомиться с их содержимым: ставки делались вслепую, и каждый покупал
Вздумай я здесь все перечислить, это заняло бы страниц сто или больше. Об очень многих книгах я никогда прежде не слышал, но некоторые — те, что при распаковке произвели на меня наибольшее впечатление, — я все же назову.
Первым, что меня поразило, было «Введение в науку о регистрации, или О Registratoribus, с пояснением некоторых содержащихся там мест, составленное Филиппом Вильгельмом Людвигом Фладтом, советником Церковного и Высшего апелляционного суда курфюшества Пфальцского, члена Баварской-Пфальцской Академии наук, изданное во Франкфурте и Лейпциге Эслингерским книготорговым домом в 1765 году». Это, так сказать, сокращенное название, полное заняло бы слишком много места. Впрочем, мы-то имели дело с факсимильным воспроизведением издания 1765 года, вышедшим в 1975-м в Пуллахе. Наш экземпляр сохранился первоклассно, его вряд ли вообще кто-нибудь открывал. Ученого, очевидно, эта книга совсем не интересовала, и очень может быть, что он просто получил ее в подарок — от какого-нибудь коллеги, которого пригласил на ужин, а тот не захотел являться с обычной в таких случаях бутылкой вина класса
Во второй коробке, на самом дне, лежал английский криминальный роман в немецком переводе (карманное издание), зачитанный и потрепанный — в большей мере, чем любая другая книга из этой коробки. Назывался он «Блестонское убийство», а его автором был некий Дж. С. Гамильтон[5].
Перевод был опубликован в 1960-м, я быстро подсчитал: нашему — ныне покойному — профессору тогда как раз исполнилось двенадцать; а имя
