Норман Хьюз
Лавина
Словно вой тысячи волков разнесся над горами… И, как по команде, все головы — слуг, охранников каравана, купцов, — обернулись на этот ужасающий звук. Люди застыли, не сводя изумленных взоров с фигуры, выросшей на вершине утеса, что высился над тропой прямо перед ними.
Против солнца невозможно было разглядеть: мужчина это или женщина. Человек застыл, подобно изваянию, и лишь порывы ледяного ветра трепали полы широкого плаща, делая его похожим на язычок черного пламени.
Человек высился над караваном со столь грозным и надменным видом, словно был владыкой этих гор, словно судьбы всех этих людей, что толпились сейчас внизу, на тропе, в окружении груженых повозок и нервно всхрапывающих мулов и коней, зависели лишь от него одного…
И в какой-то мере, так оно и было. Ибо когда человек, нарушив свою каменную неподвижность, внезапно резким жестом широко разбросил руки в стороны, точно пытаясь объять весь мир, простертый под его ногами, то на его громовой крик:
— Добро пожаловать в А-а-а-ад!
…ответом стал мощный приглушенный гул, от которого содрогнулась сама земля.
Конан не собирался наниматься охранником каравана.
И не потому что молодой варвар-северянин вдруг посчитал бы себя выше этого скучного, непростого и не слишком денежного занятия. Нет, вовсе нет. Он не занесся и не стал «смотреть на простых смертных сверху вниз, с высоты своего медвежьего роста», — что бы там ни говорил этот болтун и насмешник Аньярд! Даже хотя успел за те годы, что они не виделись с ваниром, побывать в самых дальних уголках Хайбории, навидаться там такого, чего иному искателю приключений хватило бы и на три жизни, послужить во дворцах богачей и вельмож, уложить к себе в постель немало роскошных красоток и на равных поякшаться с сильными мира сего. Но сказать, что он зазнался?!..
— Ерунда! — Конан стукнул по столу так, что даже кружки подпрыгнули и неминуемо расплескали бы вино, если бы собутыльники не успели опустошить их как раз перед этим. Оба были уже порядком пьяны. — Ерунда, говорю я тебе! Я не потому не хочу идти с вашим караваном, что не рад нашей встрече, или брезгую черной работой…
Варвар начинал горячиться, повысил голос, но ни он, ни Аньярд — почти такой же рослый здоровяк, как и киммериец, только огненно-рыжими волосами, — не обращали ни малейшего вни¬мания на опасливые взгляды прочих посетителей таверны. Впрочем, что этим двум северным медведям свора каких-то коринфийских хлюпиков!..
— Тогда в чем же дело? Караван выходит завтра на рассвете. У тебя будет две недели пути впереди, чтобы объяснить мне, почему ты не хотел ехать и, как последний дурак, отказывался от верного шанса заработать пару монет!
Конан покачал головой. Ему следовало это предвидеть, еще когда он заметил мощную фигуру старого приятеля за столом таверны, куда случайно заглянул подкрепиться и глотнуть вина перед долгим путешествием. И вот теперь, вместо того чтобы отправиться в дорогу, как собирался, — сидит тут уже битый час и спорит с этим упертым ваниром! Но Аньярд всегда был упрямым, как мул, а кроме того от души презирал «южан», — то есть всех тех, кому злосчастная судьба уготовила родиться к югу от Нордхейма. И шанс заполучить в напарники на охране каравана стоящего, надежного парня, вместо одного из этих «изнеженных ленивых ублюдков, которые только и ждут, чтобы воткнуть тебе нож в спину», — а именно такого мнения он был о коринфийцах, — был слишком хорош, чтобы ванир согласился его упустить.
— Давай, Конан, не чинись, — почти слезно упрашивал он. — Им не хватает еще пары человек в охрану. Вальмерус собирался нанять кого-нибудь в Кезанкийских предгорьях… но ты же сам знаешь, что там за людишки! Грязные разбойники, все до единого… Или ты хочешь, чтобы твой лучший друг угодил в засаду где-нибудь на перевале и остался лежать, среди холодных камней, с перерезанным горлом и утыканный стрелами?.. — В Аньярде явно погиб великий бард. — Имир спросит с тебя за то, что ты оставил в беде его сына!
— Я почему-то считал, что твоего отца звали Согардом, — с ухмылкой отозвался Конан, жестом показывая подавальщику, чтобы принес еще вина.
Ванир пьяно взмахнул руками.
— Все северяне — дети Имира. Кроме, конеч¬но, нечестивых киммерийцев…
— Э, поосторожней, приятель! Не трогай моих богов — и я не стану трогать твоих!
Аньярд лукаво сощурился на собутыльника.
— Об этом мы тоже могли бы поспорить в дороге. Ну, давай, соглашайся…
— Да не по пути мне с вами! Я должен попасть в Аквилонию, и мне нужно двигать сейчас к южным дорогам. Либо на перевал Большой Пасти, либо через Драконьи Десны. А вы идете на север! Что я там забыл, скажи на милость?
— Деньги, — с убежденностью пророкотал ванир. — Деньги — это именно то, что ждет тебя на этом пути.
— Денег у меня хватает.
Но на это Аньярд лишь разразился громовым хохотом, — он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что варвару денег не хватает никогда, — по крайней мере, надолго. Сам был не раз свидетелем его шальных загулов, и их непосредственным участником и вдохновителем… воистину, только ванир может перепить киммерийца, — и наоборот.
Конан и сам почувствовал, что сказал глупость, и засмеялся.
— Но мне, действительно, совсем в другую сторону, дружище. И я слишком тороплюсь, что¬бы терять время с караваном.
Он не стал рассказывать Аньярду, что едет в Аквилонию по поручению, ибо свято хранил чужие тайны. Но тут ванир, потянувшись через стол, взял киммерийца за руку. Глаза его, только что еще мутные от вина, внезапно протрезвели и посерьезнели.
— Я не стал бы тебя просить, друг… Но у меня скверное предчувствие насчет этого путешествия. А мои предчувствия… Ну, в общем, сам знаешь.
Да. Конан знал. В прошлый раз «предчувствие» ванира помогло им сохранить жизнь, когда они угодили в засаду, подстроенную на пути каравана, идущего из Шема в Хорайю, — оба севе¬рянина тогда подвизались в жарких краях… С тех пор он считал себя в долгу перед Аньярдом.
И теперь, внезапно решившись, спросил, глядя в его хмурое, напряженное лицо:
— Ты знаешь, в чем опасность? Ванир повел мощными плечами.
— Если бы! Сам купец в порядке. С Вальмерусом я давно уже хожу через перевалы, я даже думаю, он мне после этого похода предложит место постоянного охранника… Остальные купцы, вроде как, его давние дружки. Но, конечно, не всех парней в отряде я знаю.
— Думаешь, заведут в ловушку, как тогда, в степи?
— Всякое может статься.
Конан не стал спрашивать, отчего тогда Аньярд вообще не плюнет на этот караван и не отправится куда-нибудь еще. Заполучить место постоянного охранника при каком-нибудь богатом торговце для многих наемников было верхом мечтаний: ведь это означало конец полуголодной жизни с вечной тревогой о заработке, сытое и довольное существование при хозяине, который будет платить тебе вне зависимости от того, есть сейчас работа, или нет. И не надо ломать голову о том, куда податься на зиму, когда торговля в северных краях замирает из-за снежных заносов на дорогах… И не надо скитаться, гадая, где приклонить голову на ночь… Так что немудрено, что даже такой любитель побродяжить по свету, как Аньярд, наконец решил подыскать себе теплое местечко. И он явно не откажется от этой мечты из-за смутных дурных предчувствий.
— И хорошо ли твой купец заплатит?
Тень тревоги тут же покинула грубое, словно топором из дерева вырубленное, лицо ванира. Он уже понял, что сумел настоять на своем, и высоко вскинул кружку, до краев наполненную вином, и его громовой голос заставил испуганно пригнуться к столам завсегдатаев таверны:
— Пью за моего друга! Моего лучшего друга — Конана из Киммерии!
— Я не верю, что мы в Кезанкии. Хоть ты убей меня — не верю!
Такими словами Аньярд начал новое утро… уже далеко не в первый раз за это путешествие. Конан ничего не ответил — да и никто не ждал от него ответа, а лишь потянулся с угрюмым видом так, что хрустнули кости, и выбрался из палатки, хмуро глядя по сторонам.
Кезанкия! Да, конечно. Если отбросить мысль о колдовстве — поскольку магов вокруг вроде как не наблюдалось; все больше купцы, орущие на погонщиков, погонщики, орущие на мулов, мулы, орущие просто так, на весь белый свет, да охранники, молча, с равной ненавистью взирающие на купцов, погонщиков, мулов и даже друг на друга, — так вот, если все же отбросить мысль о колдовстве, то кроме Кезанкии быть каравану попросту негде. Северные отроги Кезанкийских гор, именуемые также Медвежьими Кряжами… Медвежьими — пусть. Но никто никогда не говорил киммерийцу о том, что медведи в этих краях водятся исключительно белые. Он с отвращением ковырнул слежавшийся снег носком тонкого юфтевого сапога, совершенно неподходящего для нынешней погоды. Еще день-два, и обувку можно будет выбрасывать!..
Спекшаяся корка снега визгливо похрустывала под ногами. Кажется, за ночь она стала еще плотнее. Если еще вчера мулы и лошади еще могли добраться до жухлой травы, то сегодня они лишь с несчастным видом тыкались в наст мордами и неумело рыхлили копытами снег: никогда прежде животным не приходилось самим заботиться о своем пропитании в таких скверных условиях. Впрочем, людям приходилось ничуть не лучше…
Завернувшись в тонкий шерстяной плащ, который резкие порывы студеного ветра пронизывали насквозь, даже не замечая преграды, Конан растер лицо снегом и, ругаясь вполголоса, дви¬нулся к костру, в надежде раздобыть чего-нибудь горячего на завтрак. Конечно, как уроженец северной Киммерии, он был куда больше привычен к холоду, чем эти изнеженные южане, и в дороге ему случалось мерзнуть и голодать куда сильнее, чем нынче… но это все — вопрос подготовки. Зимой, когда человек пускается в путь, он знает, что его ждет, и экипируется соответственно. Ни стуже, ни ветру не застать его врасплох.
Но вот когда зима приходит к человеку сама, без всякого предупреждения, в середине лета, да еще в безлюдных гористых пустошах, где на много лиг вокруг — ни жилья, ни постоялого двора…
