или перемещения в пространстве не было: она просто увидела маленький задний двор в похожем на Милуоки городе. Свет странным образом менялся от синего к багровому, и воздух как бы не имел температуры вообще, и ничто там не двигалось, не росло, не дышало — не жило. Она поняла, что попала во внутренний мир, в мир памяти. На этот раз ее никто не отпускал, и решения отправиться путешествовать она не принимала. Миногу просто выдернули из ее времени и зашвырнули сюда. Еще одно безрассудство Мэллона: он дал ей доступ к Киту Хейварду, последнему человеку, от которого она желала бы получить подобное.
Но ничего не поделаешь: вот она, и вот он, тот самый мальчик с болезненным, землистого цвета лицом и несколько непропорциональной головой, показавшийся жаворонку изгоем детской площадки — только на несколько лет старше, — лежит на спине на вытоптанной траве, о чем-то напряженно думает. Вот он задумчиво посмотрел вверх и как будто заметил ее, Минога увидела у него в руке длинный кухонный нож. Это же просто воспоминание, сказала она себе, но страх зажег искорки тревоги в груди и животе.
Разумеется, он не мог ее видеть. Взгляд Кита прошелся по небу, следуя за его странной мыслью — или провожая полет жаворонка? Он сел, а потом вскочил и выбежал из двора в переулок. Она поплыла над забором и увидела, как он скрывается за углом.
Минога тоже очутилась в конце квартала, а Кит пробежал вверх по улице и, пригнувшись, шмыгнул на заросшую парковку, скользнул в пролом кирпичной стены и притаился за высоким травостоем. Кит порылся в кармане и вытащил маленький пластиковый пакетик с коричневыми, размером с ластик, комочками вареного мяса, выглядевшими так, будто их надергали из гамбургеров. Он залез рукой в мешок, достал примерно половину комочков и в зарослях цветущих трав соорудил из них несколько миниатюрных зиккуратов. Пришлепнув последнюю пирамидку пальцем, Кит бросился назад и привалился спиной к стене. Прижав рукоять ножа обеими руками к паху, а лезвие держа вертикально, он замер.
Пот выступал у него на лбу вдоль линии волос и блестел на щеках. Веки дрожали. С силой сжатые губы вытянулись в тонкую линию с опущенными концами.
Несколько долгих минут спустя недалеко от приманки под белым зонтиком дикой моркови показалась тощая кошка. Хейвард поманил:
— Кисонька, кис-кис-кис. Смотри, какую я тебе вкуснятинку принес, кис-кис-кис…
Мурлыча и припав к земле, кошка приблизилась к холмику из мяса. Ноздри ее трепетали. Кошка потянулась мордочкой к еде и лизнула.
— Ну вот и умница, — проговорил Кит. — Тощая, мерзкая гадина.
Он медленно протянул руку и стал гладить животное по спине. Когда кошка раскрыла рот и ухватила кусочек, рука Кита сжалась вокруг ее шеи и дернула вверх. Он ударил шипящего, царапающегося зверька о кирпичную стену и всадил нож в спину. Показалась тонкая струйка крови и быстро иссякла. Кошачьи лапы загнулись внутрь, хвост скрутился наружу. Мальчишка потянул лезвием вдоль хребта кошки, разрезая ее, как дыню, — худенькое тело обмякло.
Выражение лица мальчишки было как у барристера, выслушивающего аргументы государственного обвинения.
Когда Кит опустил жертву на землю и склонился над ней, Минога умчалась. «Больше не могу», — подумала она, однако последовало продолжение. Она выслушала те зловещие слова, что дядя Тилл, не торопясь, выцедил в подставленное с готовностью ухо племянника, влив в юного ученика целый мир порока. В памяти Кита над невероятно красивым лицом и римским носом Тиллмена Хейварда небо пылало и переливалось от сине-фиолетового к густо- пурпурному, пышное и яркое, как орхидея. Десяток собак и кошек пали от рук Кита, а с поступлением в старшие классы средней школы друга-раба по имени Миллер — еще десяток. Миллер, на два года младше своего друга-господина, внешне напоминал Пиноккио, был послушным и обладал врожденной уступчивостью, близкой к безволию. Голодный, тощий, жалкий, он идеально подходил для роли пособника. Минога навестила воспоминания Хейварда о тайной комнате, наблюдала одно расчленение животного за другим и то, как в этом кошмарном месте расцветали во всем разнообразии нежность, близкие отношения и нездоровая любовь.
Под конец ей пришлось смотреть, будто на каком-то сокровенном экране, воспоминания Хейварда о Рождестве в одиннадцатом классе и обмене зловещими подарками между дядей и племянником. Вокруг дяди Тилла играли мерцающие огоньки, днем всегда висело холодное, но сверкающее солнце, а ночи были неизменно благоухающими, густо-черными и страшными. Его самые незначительные мимолетные движения отбрасывали размашистые густые тени. Тилл подарил племяннику поварской нож «Сабатье», доверительно сообщив, что это будет самым ценным предметом его коллекции, возможностью показать себя. Подарок племянника — друга-раба Миллера — дядя Тилл принял с улыбкой, напомнившей отблеск стальных бритв, и у Кита едва не подкосились колени от любви и обожания.
Еще до того, как они втроем вошли в заброшенное здание на бульваре Шермана, Миллер отчетливо ощущал тревогу, он боялся, что его отдадут жуткому дяде Кита. Колени в синих джинсах тряслись, а поры словно источали странный, металлический запах. Когда они спустились в потайное место Кита, он объявил, что предпочел бы остаться в живых после испытания, и дядя Кита сообщил, что юноша может расслабиться, поскольку своим членом он никого не убивал и убивать не собирается. «Ну, разве только не нарочно», — добавил он. Он велел трясущемуся Миллеру раздеться и спросил, нравится ли ему его штуковина. Когда Миллер ответил, что не знает, дядя Тилл сказал: мол, ничего, очень скоро узнаешь. Им предстоит еще столькому научиться, всякому- разному… А племянничка, добавил, если он хочет развлечься от души, боюсь, придется оставить наедине с его рождественским подарком.
Хейварда раздирали неуправляемые чувства противоречия, противодействия, открытого неповиновения, раскаяния и отвращения — набор удивительный, учитывая его любовь к дяде, но он действовал в духе Рождества и напомнил вслух о рождественском ужине на бульваре… «Обязательно
