тыла. Полная бессмыслица.
Из-за угла выглянула Минога и велела ему поторапливаться.
— Эй, — позвал Гути и оглянулся через плечо убедиться, что умоляющая фигура исчезла. — Милстрэп с вами?
— Ну да, впереди, со своим обожаемым дружком.
Группа шагала по незнакомым Гути и его друзьям улочкам. Дома попадались все реже и реже. Наконец они достигли чуть более широкой Глассхаус- роуд, где жилья вовсе не было видно. Вдаль, к обширному ровному зеленому лугу — месту их назначения, — убегала улица с самой дурной репутацией в Мэдисоне. Здесь как будто собрались все разновидности предприятий, отвергнутых более приличными секторами. «Татуировки Руди» окружали ряды припаркованных мотоциклов. По обеим сторонам улицы тянулись ветхие приземистые здания с табличками: «Товарный склад Педро мэджик», «Монстер комикс», «Кэпитал ганз», «Бэджер Ломбард», «Бэджер Ганз», «Школа военного искусства Скотта Майерса», «Мир ножа и бритвы», «Прицелы Хэнка Вагнера», «Ночной салон Скуззи», «Плети и цепи», «Будуар Бетти»; магазинчики с вывесками «Кожа: все из кожи» и «Оружие: продажа или прокат»; лавка без вывески с грязным, в потеках окном витрины, заклеенным обложками журналов с обнаженными мужчинами и женщинами. В дальнем конце Глассхаус устроились друг против друга два бара — «Выпусти пар» и «Дом Ко-Рек-Шуна».
Сразу же за тупиком начиналась широченная мерцающая полоса зелени, выглядевшая так, будто появилась здесь из мира более щедрого, изобильного и просторного. Когда Говард увидел ее, он почему-то вспомнил рассказ Мэллона и представил его стоящим на зеленом ковре поляны с широко распахнутыми руками, декламирующим что-то на древнегреческом.
Не сговариваясь, группа переместилась на середину улицы. Прогулка по Глассхаус-роуд ощущалась как путешествие по деревне-призраку. Из байкерских баров едва слышно долетали гомон и музыка. Несмотря на то что витрины оружейных магазинов были освещены, покупатели не входили и не выходили. Хэнк Вагнер, похоже, отдыхал от стрельбы по мишеням, и никто не запасался старыми грязными журналами. В баре кто-то прорычал смачное ругательство. Что-то разбилось с деревянным треском. Откуда-то прилетели звуки, похожие на ворчание собак. Маленькая группа сплотилась — поближе друг к другу, Спенсер Мэллон и Кроха шли впереди, бдительно осматриваясь и внимательно прислушиваясь.
— Не оглядываться, — велел Мэллон. — Не оглядываться!
Гути оказался между Миногой и Китом Хейвардом, возникшим как из-под земли. Рука Хейварда опустилась на его плечо, как железная клешня.
— Ну что, от тишины понос не пробирает, милашка? — шепотом поинтересовался Хейвард.
Гути вздрогнул и отшатнулся.
Послышались голоса и топот. Взревели мотоциклетные моторы. Стайка ребят посреди дороги застыла.
— Давайте сюда, — сказал Мэллон, в голосе его отчетливо звучали беспокойные нотки. — Все на тротуар.
Протянув руку, он дернул к себе Мередит Брайт.
Группа во главе с Мэллоном отошла на тротуар, прочь от рева мотоциклов. Хейвард догнал Говарда Блая — тот почувствовал кислое дыхание над плечом. Костлявая рука, поросшая жестким, как щетина, черным волосом ухватила его за запястье. У Гути поплыло перед глазами от отвращения.
— Обмочилша Гути, бедный, ой-ё-ёй, ишпугался больфых, плохих мотофыкликов, — прошипел Хейвард.
Задыхаясь от омерзения, Гути вывернулся из захвата. Прикосновение словно обожгло его сквозь одежду. А Хейвард вдруг потерял к нему интерес и рванул мимо Мередит к идущим впереди. Рокот мотоциклов угас вдали. Говарду почудилась перед «Домом Ко-Рек-Шуна» какая-то возня. Мэллон, Мередит, Кроха и Кит заслоняли ему обзор. Говард услышал мерзкий смех Урода — так называла его Минога, — когда стал обходить группу, гадая, что же ужасное могло так развеселить Кита Хейварда и почему нигде не видно Миноги. Он собрал все мужество и переместился на свободное место рядом с Мэллоном. Тут он получил ответы на оба вопроса. Минога стояла на тротуаре перед «Домом Ко-Рек-Шуна», застыв от стыда и ярости, а изрядно выпивший пожилой мужчина, по-видимому только что вывалившийся из бара, осыпал ее бранью.
Почти сразу Говард Блай догадался, что этот опустившийся человек — Карл Труа, отец Миноги. Одежда, не достигнув еще стадии лохмотьев, была мятой, грязной и засаленной, а заросшие щетиной дряблые щеки будто наползали складками на влажный рот и дрожащий язык. Он пытался кричать, но голос поднимался лишь до вязкого, дрожащего театрального шепота.
— Ли, зараза, ты какого черта делаешь здесь? Ты же должна быть в школе.
Тихо-тихо, но очень твердо Минога сказала:
— Сегодня суббота, дебил.
Говард Блай едва не лишился чувств: такое унижение и такое мужество.
— Да я тебя сейчас оттащу домой и задам порку, дурища. Я твой отец, отец, распрекрасная чертова Минога, и покажу Миноге, кто глава семьи в доме. Я тебя так отделаю, кровь из ушей пойдет, клянусь, не сядешь на свою тощую задницу и…
— Вы слишком пьяны, мистер, чтобы сделать что-то с кем-то, и, уверяю вас, больше никогда пальцем не тронете Миногу, — прервал его Мэллон. — А сейчас заткнитесь и отправляйтесь домой или назад в бар. Выбор за вами.
Старик дернулся было к нему, бормоча:
— За мной выбор, за мной, урод.
