Они шли, не останавливаясь, уже несколько часов кряду.
— Куда мы идем? — ближе к полудню, взмолилась обессилевшая девушка.
— Вперед, — удивился Лешага.
— Куда? Зачем? — голос Лил звучал требовательно.
— Отсюда четыре дневных перехода до Монастыря, там сделаем базовый лагерь, осмотримся.
— А как же все остальные?! — воскликнула дочь старосты, взбудораженная происходящим. — Ведь у тебя же был другой план?!
Лехе вспомнилась фраза наставника: «Если бы подушка знала, что творится у меня в голове, я бы изрубил ее на куски». Наверное, и сам Бирюк перенял эту мудрость у кого-то, ибо никогда не спал на подушке.
«А может, действительно изрубил?» — мелькнуло в голове.
— Остальные пойдут другим путем, — не вдаваясь в объяснения, буркнул он.
Бывшему стражу очень нравилось слушать голос своей женщины, но вот отвечать не хотелось совершенно. Более того, всякий личный вопрос отдавался в нем странной болью, будто, пускаясь в объяснения, он медленно выдергивал из горла зазубренное острие, вроде тех, какими бьют рыбу и ластоногих свиней охотники Полночного Предела.
В любом другом случае Лешага просто поглядел бы на любопытного болтуна недобрым взглядом, и тот бы примолк, будто язык проглотил. С Лилией это не проходило. Он вообще не мог глядеть на нее сурово, даже когда сердился. Ведь стоило увидеть, как девушка улыбается, как сияют ее глаза, и самое мрачное настроение странным образом отступало. В свободное время это его тревожило, но сколько его было, того свободного времени?! Да и то всякую минуту его неотступно тянуло к ней.
— Чудесно! — хмыкнула Лилия. — Вот мы пришли к Монастырю, разбили лагерь. Что дальше?
— Я пойду к Барьеру, — без тени колебания заявил ученик Старого Бирюка.
Кто бы сомневался, что мастерить соху из старого пня, запрягать в нее Стаю и возделывать лесную поляну не входило в его планы.
— Замечательно! — восхитилась Лил. — А что буду делать я?
— Ждать меня, — пояснил Светлый Рыцарь, искренне удивляясь, как можно не понимать таких простых вещей.
— Одна, в лесу, — как-то странно хмыкнула девушка. — Помнишь, чем в прошлый раз это все закончилось?
— Ну, почему одна? С тобой будет Стая. Я возьму с собой только Черного. — Воин нахмурился. Лил была сама на себя не похожа.
— Прекрасно. А я буду сидеть в шалаше и ждать у костра, когда ненаглядный решит осчастливить меня посещением?!
Лешага остановился и задумчиво поглядел на любимую.
— А что не так?
— Все не так! — взорвалась она. — Я не хочу жить в лесу, как дикий зверь! — Лил сжала кулачки и осеклась под недоумевающим взглядом бывшего стража. — Прости, я не то имела в виду. Я понимаю, что ты всю жизнь в пути. Для тебя, как, вон, и для Черного, жизнь внутри ограды — тяжкая неволя, какую с трудом можно терпеть лишь короткое время. Но мне тяжело. Ты мчишься через лес, подобно волку, я за тобой не поспеваю. Я уже ног под собой не чую. — Она всхлипнула от жалости к себе и гложущей досады.
— Зря я Марата послушал, — меж бровей Лешаги пролегла глубокая складка. — Надо было тебе к Декану идти.
— Ах, вот как! — вспыхнула дочь старосты. — Может, надо было меня и вовсе Заурбеку продать? Я для тебя кто? Добыча?! Самому не нужна — уступлю приятелю, чего добру пропадать?!
Она хотела добавить: «Спасибо, что не Марату», но, даже сгоряча, не стала приплетать драконида. Тот, пожалуй, был единственным верным другом. И если кто тут и понимал ее, то этот покрытый чешуей юнец, куда более человечный, чем многие из тех, с кем столкнула ее жизнь. На глаза девушки навернулись злые слезы. Она зажмурилась и задержала дыхание, стараясь не разреветься.
Леха обескураженно вздохнул и опустил руки.
— Ты чего? Не собираюсь я тебя никому отдавать. Ты — моя женщина!
— Твоя женщина, твоя стая, твои галеты, твои патроны, — передразнила любимая. — Много твоего, а я-то здесь где?! Я — живая. Если ты и впрямь не считаешь меня своей добычей, то признай, как это тебе ни тяжело, что у меня тоже есть мысли, чувства и желания! Ты говоришь, я — твоя женщина. Прекрасно! Замечательно! Но это значит, что ты — мой мужчина! Мы все это время шли туда, куда хотел мой мужчина, быть может, для разнообразия теперь попробуешь выслушать меня?!
Воин смотрел, не скрывая удивления.
— Разве я не слушаю тебя?
— Хуже, — буркнула, стремительно теряя запал, девушка, — ты меня не слышишь. Я говорю — ты молчишь. Кричу, пытаясь, наконец, привлечь твое внимание, — ты мрачнеешь и становишься нелюдим, как скала. Вот скажи, почему ты решаешь, куда идти?
— Это понятно. Я — мужчина. К тому же я шел сам по себе, это вы с Маратом увязались за мной.
— Пусть так, — нехотя кивнула Лил. — Но это было прежде. А сейчас больше нет отдельно мужчины и женщины. Мы с тобой — семья. А это
