с тех пор прошла целая жизнь, столько в ней было ярких событий, столько достижений и испытаний! Неудивительно, что он забыл о том случае.
Рука сама собой потянулась к амулету, который Эрнесто, как и просила абуэла, носил не снимая – не потому, что всерьез верил, будто он защищает его от какой-то там Тьмы, а скорее по привычке и как память о доме.
Амулета на шее не было.
Эрнесто поморщился; он совсем забыл, что пару недель назад, когда его в очередной раз перевели в новую камеру, в первую же ночь кто-то из заключенных незаметно стащил у него необычную подвеску. Хотя Эрнесто и попытался выяснить, кто мог это сделать, но уличить вора так и не смог и в итоге решил не придавать этому инциденту большого значения.
Именно после пропажи амулета у него появились первые тревожные симптомы: сначала слабость и головокружение, затем раздражительность, а теперь и эти все более и более частые вспышки ярости.
Да, возможно, это было всего лишь совпадением. Случайностью. В этом Эрнесто убеждала его рациональная, разумная часть. Но в глубине души крепла уверенность, что все происходящее – вовсе не игра воображения и что изготовленный абуэлой амулет действительно защищал его от Тьмы. И сейчас, лишившись этой защиты, Эрнесто пожинает лишь самые первые плоды старательно спланированной мести Тьмы, наконец-то дождавшейся своего часа.
Поэтому одиночная камера была для него лучшим решением. Пока он заперт в одиночке, он не сможет причинить никому вреда, и у него будет время спокойно подумать, что же делать в такой непростой ситуации…
Бенитез не скрывал своего облегчения, когда наконец получил столь долгожданное распоряжение начальства отпустить аргентинского врача на все четыре стороны.
А вот тот особой радости не высказывал. Возможно, потому, что слишком ослаб от болезни – Эрнесто выглядел очень бледным и истощенным.
– Тебе надо в госпиталь, – резюмировал встречавший товарища у тюрьмы Фидель, с первого взгляда поняв, что тот серьезно болен.
– Нет, амиго, – слабо помотал головой в ответ Эрнесто, щурясь от непривычно яркого света. – Мне нужно домой.
– К Хильде? – с сомнением в голосе спросил Модесто. – Не очень хорошая идея. Твою жену совсем недавно выпустили из тюрьмы, и за ее домом установлена слежка; вашей семье пока хватит беспокойств. Тебе лучше переждать на одной из наших конспиративных квартир. А еще лучше отправиться прямиком в госпиталь!
– Не к Хильде, – покачал головой Эрнесто и не смог удержать дрожь, представив,
Братья Рус обменялись озадаченными взглядами.
– Ты не в том состоянии, чтобы выдержать такое путешествие, – только и заметил Фидель. Глядя на своего едва стоящего на ногах товарища, он даже не стал напоминать о том, что в ближайшие дни они всей группой собирались отплыть на Тростниковый остров, чтобы наконец-то начать так долго планируемую военную операцию.
– Мне могут помочь только дома, – пробормотал Эрнесто, с трудом забираясь в автомобиль и без сил откидываясь на сиденье.
– Хорошо, амиго, – не стал спорить Фидель. – А пока мы все-таки отвезем тебя к нам, ты вымоешься, поспишь… А там уже решим, как тебе поступить.
Эрнесто промолчал и позволил отвезти себя на конспиративную квартиру – очередную безликую убогую дыру на окраине города; почему-то все революции мира творились не в роскошных дворцах, а исключительно в таких вот трущобах. Там он повалился на жесткую кровать и впал полузабытье.
Когда Эрнесто очнулся, то обнаружил заботливо оставленные рядом с кроватью на столе питье и похлебку, а также последнее письмо от матери. Донна Селия регулярно писала сыну, и братья Рус исправно приносили все ее весточки Эрнесто в тюрьму. Эта, вероятно, пришла совсем недавно.
Без аппетита доев похлебку и не ощутив никакого прилива сил, Эрнесто вскрыл конверт с письмом. Его охватило забытое чувство предвкушения: донна Селия разделяла его взгляды и всегда одобряла и поддерживала все начинания своего старшего сына. И даже когда за них приходилось расплачиваться – например, тюрьмой, – лишь стоически замечала, что такова цена борьбы за любое стоящее дело.
Надеясь, что и на этот раз он получит столь необходимые ему сейчас слова поддержки и утешения, улыбающийся Эрнесто жадно глотал строчку за строчкой…
Вернувшиеся поздним вечером в квартиру братья Рус нашли его забившимся в самый темный угол комнаты, безучастно глядящим в пустоту прямо перед собой. Рядом с ним лежало смятое письмо донны Селии.
Не нужно было слов, чтобы понять – случилось что-то ужасное.
Заметив красные опухшие глаза товарища, братья тактично решили ни о чем его не расспрашивать и тихо ушли на кухню.
Эрнесто, в свою очередь, не стал им говорить о содержащемся в письме известии о том, что в прошлом месяце умерла его бабушка Паола.
Именно это сообщение и подкосило Эрнесто. Он с глубоким чувством вины вспоминал, как три года назад провожал бабушку домой, в ее маленькую хижину, что стояла недалеко от города у самой окраины джунглей, и как он обещал вскоре ее навестить. Он так и не выполнил свое обещание – а теперь
