ничего не изменилось, что я так и остался перед зданием, рассматриваю ту корявую надпись и пытаюсь придумать, как поступить. Как будет правильно- правильно-правильно… И не могу ничего придумать, — Иван ударил себя кулаком по колену и замолчал.
— Извините, — сказал старик. — На самом деле — извините.
— Пошел ты… — пробормотал Иван. — Оставь меня в покое…
— Хорошо, — кивнул старик.
Дверь открылась, и вошел один из охранников.
— Проводи нашего гостя в его комнату, — сказал старик. — Предложи снотворное.
— В жопу…
— Не предлагай. Проводи и проследи, чтобы его не беспокоили. Отдыхайте, Иван!
Иван встал, пошел к двери.
За спиной щелкнул селектор.
— Ну что? — спросил старик.
— Он назвал три имени и два адреса. Больше не знает ничего.
Иван услышал крик, непрерывающийся крик боли.
— Вы в этом уверены? — Голос старика не дрогнул.
— Уверен.
— Отпустите его, — сказал старик ровным голосом.
— Хорошо.
— И запись допроса принесите мне.
Иван вышел из кабинета, забрал свой пистолет и магазины, прошел за охранником по коридору, подождал, пока он открыл дверь, вошел внутрь.
Лег, не раздеваясь, на не расстеленную кровать, снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Патрон отлетел в сторону, ударился о стену. Круль все сделал по-настоящему, даже патрон в стволе. Все знает, все понимает.
Дуло медленно повернулось к Ивану, заглянуло ему в лицо.
«Умиротворитель» не станет возражать и пытаться остановить стрелка. Пистолетам не свойственно думать за людей. Патрон в стволе, палец на спуске, пистолет обязан подчиниться и выстрелить, ударить по капсюлю, выплюнуть пулю. А куда она полетит — в грудь галата или в лоб бывшего специального агента — это не его дело.
Иван положил на спуск большой палец правой руки.
Одно легкое движение пальца — и он окажется в Аду. Это самоубийство, такое не прощается.
Ему никогда раньше не приходило в голову… Иван засмеялся. Ему никогда не приходила в голову пуля. И не приходила в голову мысль, что можно вот так легко все решить. Ад? Нормально. А чего он может еще ждать? Он виновен в смерти нескольких сотен людей. Не потому, что убил их, а потому, что не смог убить других. Потому, что не смог принять правильное решение. За одно это ему положен Ад. И вряд ли он сможет искупить свою вину даже вечными муками.
Как он раньше до этого не додумался? Тяга к саморазрушению? Наверное, психологи не зря едят свой хлеб.
И что ему терять? Он даже к исповеди не был допущен. Даже к исповеди. Он принял чужие грехи, не задумываясь, принял… Иван снова засмеялся, ненавидя себя за свой же смех. Принял просто, как кусок хлеба с солью.
Ему нужно было все рассказать Шестикрылому и Токареву. Рассказать, и сейчас все уже было бы по-другому, проще все было бы. Он бы знал, что его ждет. Хотя…
Он и сейчас знает, что его ждет в черной глубине ствола.
Но если бы он все сказал Токареву, то были бы живы ребята: Юрасик, Коваленок, Смотрич… Квятковский не стрелял бы в затылок Марко… Не имел бы такой возможности и повода для выстрела.
Пистолет пах смазкой. Подушечка большого пальца зудела, палец не привык давить на спуск, обычно этим занимался указательный.
Какой глубокий люфт у пистолета. Ивану нравилось, когда у спуска долгий ход. Всегда нравилось, а сейчас… сейчас это неприятно. Все уже должно было закончиться. Целую секунду назад.
Не отводить взгляд. И не закрывать глаза. Интересно, что он увидит? Вспышку? Пулю? И сразу разверзнется Ад? Сразу и навсегда.
Дверь к комнату распахнулась без стука, вошел старик, сел на стул напротив кровати.
— Ничего-ничего, — сказал старик, — продолжайте. Я спохватился, что вы вышли в не очень хорошем настроении. Странное такое выражение лица у вас было. А если — суицид, подумал вдруг я? Не так часто удается поприсутствовать при самоубийстве. Если вы подождете всего пару минут, я прикажу принести видеокамеру. Потом снимем интервью с вами в аду, смонтируем. У меня христианский канал с руками оторвет. Наглядное пособие по борьбе с суицидальными наклонностями у людей, особенно на Святой земле.
