И, что самое главное, Фома это тоже знал.
Что же с ним произошло перед смертью? Что за помрачение? Что он делал?
Иван вернулся к телу Фомы.
— Что же ты делал? — тихо спросил Иван. — Что ты со мной сделал? Как же я теперь?
Фома не ответил.
— Если тебе нужно было идти сюда, почему не позвал меня? Почему? — Иван присел на корточки. — Я бы накричал, послал бы трижды на хрен, но потом все равно пошел бы, никуда не делся.
Рука Фомы была холодной и твердой. Рот чуть приоткрыт, будто улыбается Фома Свечин. Печально улыбается.
Зазвонил мобильник Ивана.
— Да?
— Где вы тут? — спросил отец Серафим. — Не видать ничего.
— Я сейчас выйду на улицу, — ответил Иван. — Сейчас.
Все, больше его с Фомой наедине не оставят. Больше ничего не получится спросить, и ответов получить не получится.
Потом будет общее прощание, отпевание с панихидой, но остаться вдвоем уже не получится.
— Прощай, — сказал Иван другу. — А я тебя прощаю.
За дверью, сквозь свист ветра, слышались голоса.
Бригада прибыла, можно даже не выходить, а просто крикнуть.
Иван еще раз коснулся левой руки Фомы, той, что сейчас неловко свисала в сторону, все еще сжимая окровавленный носовой платок. Взял ее в свою руку, сжал. Скрипнул зубами. Фоме так неудобно. Рука может затечь.
Подчиняясь этой глупой и нелепой мысли, Иван осторожно сдвинул руку друга, положил ее вдоль тела Фомы. И замер.
На куске штукатурки лежали четки. Черные шарики поблескивали в свете фонаря.
— Ты где? — донеслось с улицы.
Иван оглянулся на дверь, снова посмотрел на четки. У Фомы не было четок. Никогда. Операм не стоит занимать свои руки ничем посторонним. Да и все свои молитвы любой из Конюшни может пересчитать и без четок. Ничего больше положенного и необходимого.
— Иван!
Он еще и сам не сообразил, что происходит, а рука схватила четки и сунула их в карман.
— Я здесь! — крикнул Иван. — В лавке.
И вышел под удары ветра.
Комната для бесед в Конюшне не отличалась особым удобством, хотя и образцом аскетизма не была.
Стол и стулья. Ничего лишнего. Стол пустой, если не считать микрофона на гибкой подставке. Не было ни карандашей, ни настольной лампы — ничего, что вопрошаемый мог бы использовать как оружие. Стол и стулья были наглухо прикреплены к полу, хотя тут было некое отличие — стул вопрошаемого находился чуть дальше от стола, чем стул вопрошающего.
— Вопросы задаю я, — сказал дежурный вопрошающий.
Иван усмехнулся.
— Вы меня не поняли, — улыбнулся в ответ вопрошающий. — Это я не в том смысле, что вам следует помалкивать…
— Хотя мне и следует помалкивать, — сказал Иван.
— Я в том смысле, что вопросы задаю я, дежурный вопрошающий, и все это не в рамках расследования, а с целью составления подробного отчета. Сами понимаете, не каждый день у нас такое. Везде… — Вопрошающий возвел очи горе и печально вздохнул. — Везде будут спрашивать, интересоваться подробностями. Умерший — оперативник Ордена Охранителей…
— Убитый, — подсказал Иван, спокойно глядя в лицо вопрошающего.
— Что, простите?
— Убитый оперативник. И это случается, к сожалению, не так редко.
— Да-да-да, — мелко закивал вопрошающий. — Конечно. К нашему большому сожалению, все еще гибнут Охранители за веру, ради всеобщего блага… Но без покаяния, да в Божье перемирие…
Лицо вопрошающего разом утратило мягкость и доброжелательность, глаза сквозь очки глянули остро и недобро.
— Согласитесь, Александров, Свечин погиб там, где не должен был находиться. И если бы он просто погиб… Мы бы погоревали, нашли бы, в конце концов, виновников. Но он убил в воскресенье. Вы ведь сами все видели…
— Я приехал, когда все было кончено, — сказал Иван. — Он уже умирал. Я успел в последнюю минуту. Я ведь говорил вам…
