помню, она даже знала, что я собирался сделать, но не смогла предупредить Селину.
— Вряд ли бы я послушала, — ответила Селина, хоть и взглянула на Бриалу с удивлением. — Всё, что имеет значение — это эльфы, чья жизнь станет лучше, когда мы закончим.
— Жизнь станет лучше, — сердито бросил Ремаш. — Ты заключаешь сделки с мусором из сточной канавы.
— Суть в чем, — сказал Гаспар Селине, не обращая внимания на Ремаша, — большинство эльфов? Не долийцы, не твоя служанка, но большинство? Они не заботятся о живущих в эльфинажах... Или в трущобах, в Халамширале. Их не волнует, кто провозгласит свободу, Великий Герцог или императрица. Они заботятся о крыше над головой и о еде на столе. Когда ты обнародуешь своё смелое решение, аристократы отвернутся и найдут способ забыть об эльфах.
— Тогда мы им напомним, — Бриала посмотрела на Гаспара, затем на Селину.
Селина без колебаний взяла её за руку.
— Я сделаю это ради твоего народа, Бриа. Клянусь.
Рука Бриалы сжалась в её ладони, а Гаспар и Ремаш неловко отвернулись, когда Селина теснее прижалась к ней. Мишель вернулся к своей работе над бронёй, словно ничего не заметил.
В пламени костра Селина видела голодающих эльфов и бунтующее простонародье, разъяренных аристократов, отправляющих шевалье так быстро, что даже она не успевает остановить их. Она видела имперских солдат, поджигающих дома торговцев, которые протестовали против своих эльфийских конкурентов, и эльфов, которые, едва вкусив вкус свободы, возжелали большего и стали примыкать к разбойникам и бунтовщикам.
Она видела, как горит её империя. Пожар уже занялся. Она лишь надеялась, что решать, кому сгинуть в огне, выпадет ей.
Глава 16
По подсчетам сэра Мишеля, прошло четыре ночи. Четыре ночи сушёного мяса, предложенного Гаспаром, и чёрствого хлеба, прихваченного Фелассаном из лагеря долийцев. Четыре ночи сна на твердых камнях после целого дня перехода в полной броне, которая была ещё не починена до конца после атаки Мирис. Гаспар приказал ей исцелить раны Мишеля, и она подчинилась, буравя Мишеля пылающим ненавистью взглядом, а её прикосновение обжигало ледяным холодом.
Четыре ночи наблюдения окаменевшими глазами, как его императрица делит одеяло с Бриалой.
— Странно видеть, что императрицы делят постель с кем-то так же, как и все, не так ли? — прозвучал тихий вопрос в ту ночь, и, повернувшись, Мишель увидел сидящего в нескольких шагах поодаль Гаспара. Тот старательно пытался сгладить небольшую прореху в нагруднике, насколько это было возможно, имея в распоряжении лишь полевой набор инструментов. В отличие от вмятин на броне Мишеля, такая дыра вполне могла поймать клинок, если её не починить.
Мишель вернулся к заточке своего меча.
— Немного, милорд.
— Создатель, Мишель, у тебя что, нет к ней чувств? — спросил, посмеиваясь, Гаспар.
— Нет, — Мишель тоже усмехнулся. — Несмотря на то, что я лелею нашу императрицу, я не думаю о ней в таком ключе. В юности я наслышался историй о шевалье, обреченных из-за своей несчастной любви, погибших из-за ошибок, совершенных в пылу ревности или страсти.
— Я бы лучше прогулялся за ручку с проклятым порождением тьмы, — Гаспар затирал длинную царапину на нагруднике. — Если понадобится масло для полировки, дай мне знать.
— Благодарю, милорд, — Мишель осмотрел лезвие по всей длине, нашёл зазубрину и принялся за работу. В Вал Руайо он бы выбросил меч с таким изъяном или хотя бы попросил оружейника перековать его. Но здесь, в залах эльфийских мертвецов, такой роскоши у него не было. Спустя минуту работы он добавил: — Не мне судить. Я как-то делил ложе со случайной встречной крестьянкой. Почему же в случае императрицы должно быть иначе?
— Согласен, — Гаспар закряхтел, приложив силу на особо трудном участке брони, затем критически её осмотрел. — Если это всё.
Зазубрина на лезвии даст о себе знать, как только Мишель скрестит клинок с чем-нибудь достаточно твердым. Недовольно поморщившись, Мишель достал точильный камень. Сильверит — материал очень твёрдый, и заточить заново сильверитовый меч уже после того, как он потерял свою природную идеальную остроту, довольно сложно. Допустишь оплошность — и клинок будет безвозвратно испорчен.
— Так мне следует признаться в своих опасениях, милорд, и перейти на вашу сторону?
— Сделаешь это — и я убью тебя на месте, — без колебаний ответил Гаспар. — Мы шевалье, поклявшиеся честью и долгом. А ты поклялся быть её защитником.
— Вы не слишком беспокоились о чести, когда распускали против неё слухи.
