Аленичев открывает глаза. Комната совершенно бесполезна с точки зрения, например, капсул Nespresso (Аленичев надеется, тем не менее, что в этой части коридора они должны попасться), но все равно, это большая удача – воспоминание. Аленичев не знает, сколько времени он провел в аду, надо думать – вечность; воспоминания стерлись, потерялись в бесконечном коридоре, бесконечных комнатах.
Бельевая – это уже очень близко к складу для минибара, где могут быть капсулы, Аленичев открывает следующую дверь – напротив. За дверью – аккуратная стена, выкрашенная экономичной немаркой краской; такое случается, однажды стена была за всеми дверьми на много километров, вода кончилась почти совсем, он долго шел по коридору, не трогая двери, а потом открыл одну – за ней была кухня небольшой квартиры; кран работал, и в холодильнике было пиво и сок. И там было окно – выходило в тупик – узкое пространство между домами, ограниченное стенами со всех сторон. Он переночевал, сдвинув стол к стене и разложив спальник от окна к холодильнику; ночью из тупика-колодца было видно звезду, хотя эту часть Аленичев, может быть, придумал уже потом. Он забрал с оттуда четыре тяжелые чашки для эспрессо, хотя ему нужна была одна; подумал – про запас на всю вечность, и оказался прав – уже осталось только три.
Ад вообще устроен сложно предсказуемо, но никогда – хаотично, за чередой комнат – безжалостная высшая (или, наоборот, – низшая) логика, железные правила. Единственно занятие в аду – пытаться понять его; когда-то Аленичев думал, что в точке, где спрятано это понимание, находится и выход из ада. Он отчаялся найти его очень давно – каждый раз, когда, кажется, все частные случаи легли на свои места, обязательно находится исключение – новая дверь, новая комната – как та кухня. Ни до, ни после комнат с окном не попадалось; хотя часто бывают комнаты с телевизором; несколько раз были даже комнаты видеонаблюдения с десятками работающих мониторов, например – какой-то аэропорт, Аленичев пытался вычислить какой, но на табло было только «из» и «в», большинство рейсов, впрочем – из Голландии. Новая комната, выпадающая из правил, означает, что нужно начинать все сначала – новая система, куда ложится исключение. Аленичев вел журналы годами, систематизировал комнаты, пробовал открывать все подряд и пробовал – случайным образом, выбрасывал записи и потом начинал снова. Пить пробовал тоже, но его не хватило надолго. Пить он начал, когда отчаялся увидеть тех, кто шныряет в коридоре. Поймать или хотя бы увидеть их тоже казалось когда-то выходом; они шныряют всегда условной ночью, когда свет ламп в коридоре не такой яркий, и только если не закрывать дверь, и только когда Аленичев не может видеть коридор; всякие зеркала или видеокамера тоже означают, что в коридоре будет пусто. Это устроено так специально, чтобы сводить его с ума; чего еще ждать от ада. Как лестница за одной из дверей; он поднимался долго-долго, считал пролеты, сбился со счета. Лестница уперлась в дверь, открывающуюся в тот же коридор; его тележка мирно ждала у стенки.
Еще одной теорией Аленичева, еще одной попыткой выбраться, была идея о том, что коридор и комнаты – внутри его головы. За всю вечность в аду, Аленичев никогда не встречал ничего, что не мог бы объяснить, не видел комнаты, о назначении которой он не смог бы догадаться; все комнаты и все предметы были современными, понятными – никаких неведомых механизмов из будущего или нелепых штук из прошлого. Теория про ад внутри головы постепенно размылась и забылась, и осталось только ощущение, что этот ад – его, Аленичева, персональная преисподняя, выстроенная для него и вокруг него, существующая здесь и сейчас – насколько глаз хватает в обе стороны коридора.
Аленичев закрыл дверь, за которой была стена, протолкал тележку – примерно шесть шагов – до следующей; на этой трехзначный номер набит масляной краской через трафарет. Открыл. Еще одна кладовая: тележки для горничных, примерно, как у него, моющие средства, швабры-тряпки. Это хорошо, так и до кофе недалеко. Еще шесть шагов, следующая, почему-то без номера дверь, открывается в свет, шум прибоя и крики чаек. Ослепший от солнца после вечности в коридоре, он обошел маяк по кругу, входная дверь открывалась в его коридор, так что наверх не подняться, насколько хватает глаз – песчаный пляж, бесконечная полоса прибоя – песок до горизонта с одной стороны и море до горизонта – с другой, пустыня и море – Аравийский полуостров? Намибия? Он ночевал в коридоре, у открытой двери – кричали птицы, бил прибой и пахло морем. Аленичев все не мог поверить, что нашел выход из ада – вот так просто, открыв очередную дверь. Утром поверил, собрался. Тележка не шла по песку, рюкзака у него не было, не было его и в ближайших комнатах; они вообще оказались бестолковые – склад сельхозтехники, класс с гипсовыми бюстами; крошечная библиотека – на испанском языке – такое все. Дальше нескольких дверей – в обе стороны – Аленичев отойти не мог – закон такой: если вернуться назад – это может быть другой коридор, другие двери – не всегда, но очень часто, слишком часто, чтобы рисковать потерять выход из ада. Он собирал все, что могло пригодиться на границе пустыни и моря: воду, спальник, пленку – в пустыне не бывает дождей, но вдруг морской бриз может принести непогоду. Аленичев выходит из двери ада рано утром, дает глазам привыкнуть. Утро в коридоре – чуть ярче лампы – означает утро снаружи – солнце встает ровно над границей воды и песка, значит пляж тянется с запада на восток – пустыня на юге, море на севере. Аленичев проходит десяток метров, не больше, когда его накрывает горячей волной изнутри, заходится сердце – ужас и металлический вкус во рту, и больше ничего. Он приходит в себя в коридоре, глядя через открытую дверь на море. Это нормально, думает Аленичев, это ничего – агорафобия за вечность проведенную в аду – это даже дешево. На следующий день он уходит по своим следам дальше, потом – еще дальше и еще дальше, за солнцем: если это Аравийский полуостров, то ему лучше на запад. Ночью шторм стирает старые следы; и он уходит так далеко, что маяк еле виден на горизонте и ужас накрывает его так, что он бежит обратно, бросив самодельный рюкзак со всем снаряжением. Маяк на месте, и дверь на месте – все в порядке; ночью он спит снаружи ада, борясь с желанием вернуться в коридор. Спальник остался в рюкзаке, так что для кровати он приносит испанские книжки – щедро, в три толстых слоя. В дверной проем видна стена, аккуратный прямоугольник искусственного света падает оттуда на песок – всю ночь. Солнце встает на границе суши и моря, высвечивает перекрученные цепочки его следов: туда – аккуратные, экономные шаги человека несущего груз – четкие отпечатки; оттуда – рваный бег, вывороченный песок, кажется, он даже упал пару раз.
