Утром Аленичев уходит от ада навсегда: широко открывает дверь, подпирает ее ненужной больше тележкой, нагибает кучу песка, чтобы не захлопнуло ветром. «Ухожу от тебя навсегда», – тихонько говорит он в проем, разворачивается, идет, ускоряет шаги – ему приходит в голову, что прибой мог легко унести рюкзак этой ночью. Где-то в районе затылка в такт шагам постукивает «навсегда-навсегда-навсегда»; Аленичев понимает, что ад подарил ему еще одно воспоминание напоследок: «Ухожу от тебя навсегда», – так говорила Кира, каждый раз она говорила именно так. Рюкзак – большая сумка, лямки из серебристой ленты – лежит там, где он его бросил. Аленичев надевает его, долго смотрит на крошечный маяк, разворачивается лицом к послеполуденному солнцу.
Ночью ему совсем нестрашно, только под утро приходит паника, липкий пот и сердцебиение; он заворачивается в спальник, сидит, тихонько раскачиваясь. Сначала море чуть светлее, пустыня – чуть темнее, а небо – совсем темное; оно светлеет мало-помалу, зато темнеет вода, и за несколько минут до восхода солнца песок, волны и воздух сравниваются, становятся одинаково серебряными, и Аленичев чувствует, что повис в абсолютной пустоте. Когда встает солнце, Аленичев замечает ящик. Волны выбросили его ночью – он слышал прибой сквозь сон. Ящик зеленый, армейский, с бессмысленной для непосвященного маркировкой на крышке, она откидывается на хитрых петлях. Ящик аккуратно набит черными перевязочными пакетами для остановки кровотечения; Аленичев откуда-то знает, что они называются «Israeli bandage», один он сует в карман. Следующие дни приносят все больше и больше армейских ящиков, отдельных пакетов и даже контейнер с генератором, почти полностью утонувший в песке; консервы – включая воду в жестяных банках попадается тоже часто – почти не ржавые. Аленичеву это нравится – он, очевидно, прав, и это Аравия – война в заливе, и все такое. К жаркому полудню одного из дней, в дрожании между морем и пустыней он отчетливо различает отель – темное низкое здание, очень близко к воде, должно быть с собственным причалом; уже через час ему ясно – это не отель, а что-то вроде бункера, только почувствовав запах он понимает, что это – бесформенная масса, раздувшаяся на солнце туша кита – хвостом в море, головой на берегу. Птиц совсем мало, должно быть, потому что пустыня; он обходит кита по широкой дуге и идет еще час после заката, спасаясь от отвратительной вони. К следующему полудню он выходит к настоящему бункеру – железобетонной конструкции, неловко и криво сидящей на границе прибоя – песок захлестнул с одной стороны, волны бьют с другой. Аленичев карабкается на крутую дюну, бросив рюкзак внизу; никакой это не бункер – железобетонный транспортный понтон, старый и ржавый; внутри везде либо вода, либо песок. Понтон огромный, с помещениями для солдат, машин и грузов; беглое исследование занимает у Аленичева остаток дня. Он спускается с дюны за рюкзаком, поднимается обратно. Уже устроившись на ночлег в рубке, разувшись и завернувшись в спальник, он замечает огромный неуклюже натянутый тент – внизу, с той стороны понтона. Песок ужасно горячий, хотя солнце почти село; Аленичев босиком бежит по дюне вниз, песок ползет под ногами, над головой от тента к палубе понтона тянутся перепутанные веревки, с которых свисают вниз разнокалиберные бутылки и почему-то гаечные ключи; все это тихонько звенит, вспыхивает в закатных красных лучах. Песок усыпан осколками, так что довольно скоро Аленичев глубоко пропарывает себе ногу о зеленое прозрачное донышко; с трудом выбрав место без осколков, он перетягивает стопу армейским пакетом.
Только вблизи видно, насколько велик тент – скорее всего, это мобильный самолетный ангар или там – штаб; вместо того, чтобы натянуть, как полагается, кто-то разложил тент на песке и подтягивал веревками к понтону – таким дурацким образом, постепенно, шаг за шагом поднимая полог вверх. Когда места внутри показалось довольно, этот кто-то развесил по веревкам пустые бутылки и гаечные ключи – музыку ветра, не заботясь о том, что первый же пассат усыплет осколками все вокруг.
Пространство внутри тента перекручено, разорвано ящиками, коробками, мебелью цвета хаки; одна стена – железобетонный борт понтона, полог-крыша уходит вниз с другой стороны; там живут две сумасшедшие девушки. Это первые люди, которых встречает Аленичев: за вечность – если считать все время в аду, или за последнюю неделю – если только время после ада.
Девушки сумасшедшие по-разному, но обе тихие; сначала Аленичев не уверен даже, что они знают о существовании друг друга, только через пару дней понимает, пространство под тентом разделено им по очень четким, хотя причудливым границам; может быть, думает Аленичев, они провели так много времени вместе, что больше не хотят друг друга видеть? Ни та, ни другая не отвечают на вопросы, вообще не говорят, так что Аленичев называет их про себя просто «Рыженькая» и «Светленькая». Рыженькая и Светленькая проводят все время под тентом; Рыженькая – перебирая, переставляя, бесконечно классифицируя случайные предметы на своей стороне, она особенно любит контейнеры средних размеров с крышками на петлях. Светленькая – разглядывая журналы – один за другим, всегда с одинаково отсутствующим выражением лица, задерживаясь ровно на секунду на каждой странице. Журналы стопками громоздятся на ее территории: цветные обложки перетекают из одной кучу в другую глянцевыми водопадами. Журналы у Светленькой в основном порнографические, должно быть, понтон вез их для солдатских нужд. Рыженькая никогда не спит, только опускает иногда голову над коробками – на минуту, много – две. Светленькая спит обязательно на своих журналах, ни разу не повернувшись за ночь – как мертвая.
Аленичев проводит под тентом ровно пять дней – первые четыре дня со стороны Рыженькой – она лежит неподвижно, позволяя ему делать все, что угодно; как только он отпускает ее – возвращается к своим коробкам. Светленькая ночью спит как убитая, не замечая, когда он ложится рядом, Аленичев острожно обнимает ее, лезет рукой под слишком большой армейский комбинезон. В ответ с ней случается что-то вроде эпилептического приступа; Аленичев, напуганный буквально до смерти, пытается отопить ее водой, роется в куче пластиковых личных аптечек, колет противошоковое, и только к утру понимает – Светленькую надо просто оставить в покое; после этого судороги проходят, и она засыпает. Аленичев уходит на рассвете, у него есть теперь прекрасный армейский рюкзак с удобными ремнями – так и легче, и быстрее. Это хорошо – ему очень хочется оказаться как можно дальше от понтона – как можно скорее.
