— Чего-чего?
— Это я с машиной, бабушка, разговариваю.
— Ну давай-давай…
Вспыхивает большой экран на стене. На экране лицо инспектора Смита начальника отдела в федеральном бюро по проверке лояльности. Сержант Джонс вскакивает с места и застывает в положении «смирно».
— Докладывайте, сержант, — разрешает с экрана инспектор.
— За время моего дежурства, — начинает Джонс и умолкает, похолодев от ужаса. «Бабка, — вспоминает он. — Проклятая бабка! Если инспектор ее заметит…» Перед глазами Джонса вспыхивают огненные строки параграфа № 186 — «присутствие посторонних в аппаратной во всех случаях, когда оно не вызвано непосредственной необходимостью определения индекса лояльности, строго запрещается». Джонс косит глаза в угол аппаратной. Старуха расставила складной стульчик и, сидя на нем, быстро двигает спицами: вяжет что-то длинное, как солитер. — За время моего дежурства… — хрипло повторяет Джонс.
— Что вы там мямлите! — раздраженно бросает с экрана инспектор. — Забыли форму отчетности? Число прошедших проверку за последние сутки, средний индекс лояльности, количество профилактических арестов. Я жду.
— «Суммированный суточный итог работы районного пункта по проверке лояльности, — вспоминает Джонс параграф № 217 „Особых правил“, — является секретным и ни при каких обстоятельствах не подлежит разглашению. За разглашение виновный…» — дальше мысли Джонса начинают путаться.
— Ну же, — кричит с экрана инспектор. — Вы что, пьяны, заболели?.. Цифры, быстро!
— Семьдесят восемь, девяносто и пять десятых, ноль, — шепчет Джонс.
— Хорошо. Обращаю ваше внимание, сержант, на несколько завышенный средний индекс лояльности и особенно на отсутствие профилактических арестов, — цедит сквозь зубы инспектор. — Проверьте место нуля индикатора лояльности, а при подведении итогов округляйте в сторону уменьшения. И не будьте формальны. Вызывайте ваших клиентов на откровенность. Вы поняли? Завтра в тринадцать ноль-ноль сами явитесь для внеочередной проверки лояльности. Все!
Экран гаснет, и сержант Джонс вздыхает с облегчением. Потом с ненавистью смотрит на старуху.
— Ну, погоди, — бормочет он. — Я тебе устрою «рентгену» по всем «индиксям». Ведь, кажется, был такой один пункт в правилах…
Джонс торопливо листает пухлый томик «Особых правил».
— Ага! Есть: «Каждый совершеннолетний гражданин, находящийся в здравом уме и твердой памяти…» Гм, в здравом уме, — повторяет Джонс и с сомнением косится на старуху… — Ничего, сойдет, — тут же решает он. Значит, «находящийся в здравом уме… может быть в любое время допущен к проверке лояльности по собственному желанию». «По собственному желанию» этот параграф никогда не применяется. Не мудрено, что я забыл его.
Джонс откладывает «Правила» и многозначительно откашливается.
— Ну-с, — говорит он. — Начнем!
Старуха клюет носом. Она задремала.
— Эй, бабушка, — повышает голос Джонс. — Проснись. Фамилия, имя?
Старуха вздрагивает и роняет вязанье. С испугом глядит на сержанта.
— Фамилия, имя, — повторяет Джонс.
— Фу ты, напугал, — недовольно бормочет старуха. — Наладил машину-то?
— Наладил! Как тебя звать?
— Меня-то?.. Мелания Фукс по мужу, а девичья моя фамилия Воречек.
— А девичья твоя фамилия мне ни к чему. Фукс, значит. Гражданство у тебя какое?
— Здешнее. Я, милай, тут всю жизнь прожила. Несмышленышем меня сюда привезли. Отец-то мой из Польши перебрался. Еще, почитай, до первой войны.
— Ладно! Иди становись вон туда.
— В шкаф-то в этот? А раздеваться где?
— Да не надо раздеваться. Так все сделаем.
— Ты смотри, милай, делай как полагается. Чтобы все видно было.
— Будет, будет. Ты не сомневайся. Насквозь тебя увижу. Лезь. Вот так. А теперь подумай, бабушка, о том, что тебе больше всего на свете не нравится.
— Это про что же, значит?
— Про что хочешь, что тебе не по душе: цены, налоги, пенсия по старости. Ты пенсию получаешь?
— Мало, милай!
