– Знаешь, это не лучшая мысль. Всякое может случиться, причем внезапно. Вот было все хорошо, а потом вдруг стало плохо. Такой славный кинотеатр, будет жалко его потерять. Я тебе вот что скажу, мистер Жид: сейчас мы уйдем, но вернемся в следующий вторник. У тебя будет почти неделя, чтобы хорошенько подумать. Но если в следующий вторник мы не получим… ну, скажем, сто долларов… и потом по сто долларов каждую неделю… тогда ты лишишься нашей защиты. А без нее жди беды, точно тебе говорю.
– До скорой встречи, – сказал коротышка. – Начинай копить денежки.
Когда они вошли, Салли застыла. Она слышала весь разговор, стоя в дверях раздевалки, в каких-то десяти шагах от нас. Коротышка задумчиво посмотрел на нее.
– Ты же не хочешь, чтобы у этой малышки помялось платьице, хоть оно старое и застиранное. А сама девочка очень даже. Прямо не девочка, а конфетка.
– Не говори так о ней, – сказал мистер Ловенстейн.
– Я говорю, как хочу, – пожал плечами коротышка.
– Это последнее предупреждение, – бросил высокий. – Никому не нужны неприятности, которых очень легко избежать. Ты нам платишь сто долларов в неделю – и жизнь прекрасна.
– Точно, – подтвердил коротышка. – Прекраснее некуда.
– Сто долларов – это большие деньги, – не отступал мистер Ловенстейн.
– Нет, – сказал коротышка. – Это совсем мало, если учесть, что может случиться с твоим кинотеатром, с тобой, с твоими работниками, с твоей жирной женой, с этой сладкой малышкой, с этим длинным дурнем… Исправлять потом выйдет дороже. И кое-что не исправишь ни за какие деньги.
Они ушли, очень довольные собой. Салли, подойдя к нам, спросила:
– Что это было, мистер Ловенстейн?
– Вымогательство, – ответил он. – Ты не волнуйся, голубушка, они тебе ничего не сделают. И ты не волнуйся, – сказал он, обращаясь ко мне. – Но сегодня я отвезу вас обоих домой.
И он нас отвез. Я не стал возражать. Я сидел на заднем сиденье, за спиной у Салли, и всю дорогу смотрел на нее и вдыхал запах ее волос сквозь тяжелый сигарный дым.
В тот вечер в своей маленькой квартирке я долго думал об этих парнях, чем-то напоминавших моего отца. Бахвальство, угрозы, самолюбование. Дрянные люди, которым нравится делать больно другим. Я беспокоился за мистера и миссис Ловенстейн, я беспокоился за Салли, и, врать не буду, я беспокоился за себя.
На следующий день я пришел на работу как ни в чем не бывало, и когда брал в буфете хот-дог – мой бесплатный обед, – ко мне подошла Салли. Она спросила:
– Эти люди, которые приходили вчера, они опасны?
– Не знаю, – сказал я. – Наверное, да.
– Мне нужна эта работа, – вздохнула она. – Я не хочу увольняться, но мне страшно.
– Понимаю, – кивнул я. – Мне тоже нужна работа.
– Ты остаешься?
– Конечно, – сказал я.
– Ты меня защитишь, если что? – спросила она.
С тем же успехом можно было попросить воробья вступить в драку с ястребом, но я кивнул:
– Даже не сомневайся.
Хотя надо было сказать совершенно другое. Надо было сказать, чтобы она сегодня же взяла расчет и начала искать другую работу, ведь все может закончиться очень плохо. Я знаю, как это бывает. Знаю не понаслышке.
Но, если по правде, я был эгоистом. Мне не хотелось, чтобы Салли уволилась. Мне хотелось, чтобы она оставалась рядом. Хотелось видеть ее каждый день, и в то же время я понимал, что вряд ли сумею ее защитить. Одних намерений мало. Берт всегда говорил, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
В тот вечер после работы, когда Салли собралась идти домой, я сказал:
– Давай я тебя провожу.
– Мне в другую сторону, – ответила она.
– Ничего страшного. Я тебя провожу, а потом пойду домой.
– Ладно, – согласилась она.
По дороге Салли спросила:
– Тебе нравится работать киномехаником?
