туберкулезный кашель, и высокому парню снесло пол-лица.
Тут вступил Берт с обрезом. Пальнул сначала из одного ствола, потом из другого. Уложил двоих, как нечего делать. Практически размазал по стенам. Звук его выстрелов в замкнутом помещении был таким, словно рванули две атомные бомбы.
Берт бросил взгляд на телевизор.
– Ненавижу эту программу, этот закадровый смех.
Я на секунду подумал, что он сейчас выстрелит в телевизор.
Мы быстро вышли из дома. Через заднюю дверь. Под рев закадрового смеха из телевизора.
К двери прикасался лишь ломик, в доме мы ничего не трогали, и можно было не беспокоиться об отпечатках пальцев.
Я думал, в соседних домах загорится свет, но они оставались такими же темными, как и раньше. Видимо, шум выстрелов в ночи был не таким громким, как мне показалось. Или всем было плевать.
Мы сели в машину, Берт пристроил обрез между водительским и пассажирским сиденьями, и мы поехали. Но не обратно в город, а в противоположную сторону. Подъехав к реке, Берт спустился под мост, выбрался из машины, тщательно вытер оба ствола и бросил в реку вместе с ломиком и глушителем.
Берт довез меня до дома, а когда я уже открыл дверцу и собрался выйти, попросил:
– Погоди, сынок.
Я сел на место.
– Слушай сюда. Мы с тобой крепко повязаны, и ты это знаешь.
– Крепче некуда, – кивнул я.
– Именно. Но сейчас я скажу то, что тебе не понравится, сынок. Больше ты ко мне не приходи. Не надо. Я сделал для тебя все, что мог. Больше, чем собирался. Теперь мое прошлое утонуло в реке, и пусть там и останется. Я люблю тебя, малыш. Я на тебя не сержусь, ты не думай, но лучше нам разойтись. Больше я в этих делах не участвую.
– Да, Берт.
– Без обид, ладно?
– Без обид, – сказал я.
– Ничего личного, но пусть будет так, как я прошу. И выброси эту коробку. Удачи, сынок.
Я кивнул и выбрался из машины. Берт уехал.
На следующий день я опять проводил Салли после работы домой. И провожал еще несколько вечеров, потому что ей было страшно ходить одной. В последний раз я проводил ее в понедельник, а на следующий день – во вторник – к нам должны были прийти бандиты.
Салли и Ловенстейны с ума сходили от беспокойства, но мистер Ловенстейн уже отложил сотню долларов для вымогателей. Другого выхода он не видел. Салли сказала, что ей все это очень не нравится, но она рада, что он решил заплатить.
Мистер Ловенстейн читал газеты и видел сообщения об убийствах в многоквартирном здании и в частном пригородном доме, но не связал их с парнями, которые приходили требовать у него денег. Да и с чего бы он стал их связывать? Но он об этом заговорил, мол, что в мире творится… Как страшно жить! И я с ним согласился.
Когда я в последний раз провожал Салли, она сказала:
– Завтра я не пойду на работу. Приду послезавтра, когда мистер Ловенстейн им заплатит. Так что, наверное, тебе больше не нужно меня провожать. Когда он им заплатит, я смогу и сама добираться. Думаю, все со мной будет в порядке.
– Хорошо, – согласился я.
– Но я не хочу там находиться, когда они придут снова. Даже если он им заплатит. Понимаешь?
– Понимаю.
Мы подошли к ее дому и остановились у подъезда. Я знал, что с ней ничего не случится, и был этому рад.
– Салли, если отбросить весь этот кошмар… Может, сходим куда-нибудь выпить кофе на следующей неделе? Перед работой. А в выходной можем сходить в кино, задаром.
Я произнес это с улыбкой, потому что мы с ней и так каждый день смотрим кино. Я – из своей кабины, она – со своего места в зале. Она улыбнулась в ответ, но это была ненастоящая улыбка. Как будто она взяла ее поносить.
– Спасибо за приглашение, – сказала она. – Но у меня есть парень, и ему вряд ли это понравится.
– Ни разу не видел, чтобы ты была с кем-то, – заметил я.
– Мы почти никуда не выходим. Но он заглядывает ко мне.
– Правда?
– Ага. И знаешь, у меня нет времени куда-то ходить. Утром мне надо готовиться к занятиям в колледже, днем и вечером я работаю, а в какие-то дни еще и учусь. У меня только один выходной в неделю, и надо столько всего успеть, а еще уделить время моему парню… В общем, сам понимаешь.
