переместить его из пустого дома к соседу. Явись сюда слабеющий Эдвард или Джо, я бы заявил, что поступил так ради его сохранности. Но поскольку все три находившиеся в собственности Хопперов дома были завещаны, я рассчитывал оставить желанный предмет себе. Я один заботился о нем. И один имел на него право.
Эдварду стало хуже. В декабре 1966 года у него случился настолько сильный болевой приступ, что Джо пришлось вызвать «скорую помощь», которая отвезла его в больницу. Джо сообщила мне по телефону, что ему предстоит удалить грыжу. Жена Эдварда решила, что в таком случае сама отложит операцию катаракты, из-за которой слабело ее зрение. В июле Эдвард опять оказался на больничной койке. У Джо ко всему развивалась глаукома и, собираясь к мужу в больницу, она оступилась в студии и сломала руку и шейку бедра. Ее привезли в ту же больницу, где лежал Эдвард, и они провели там вдвоем три месяца. Глаукома Джо зашла настолько далеко, что от удаления катаракты отказались.
Выйдя в декабре 1966 года из больницы, Хопперы обнаружили, что без посторонней помощи им больше не обойтись. Они жили на верхнем этаже старинного таунхауса, куда вела лестница из семидесяти четырех ступеней. У супругов не осталось сил заботиться об имуществе в доме в Найаке. Через девять месяцев после удаления грыжи Эдварда снова поместили в больницу, теперь из-за проблем с сердцем. Домой он вернулся, став еще более слабым. В мае 1967 года, не дожив двух месяцев до восьмидесяти пяти лет, он умер в своей студии.
Брошенная друзьями, которых интересовал только знаменитый Эдвард, Джо поняла, что ей больше не на кого положиться, кроме меня. Я организовал похороны Эдварда в Найаке, для чего мне пришлось срочно прилететь из Питсбурга, где я тогда находился. Она называла меня «тринадцатым апостолом – крепко сбитым футбольным тренером приятной наружности, взвалившим на себя обязанность пасти стадо дам из Найака, в поте лица заботиться о страждущих, трудиться для них, в том числе и на кухне, готовя ленч для Мэрион». За мои труды она подарила мне 500 долларов – жалкая милостыня за то, что я сделал для их семьи.
Джо была беззащитна и одинока. Она болела и теряла зрение. В живых не осталось родных – ни ее, ни Эдварда. Джо понимала, что нужно распорядиться имуществом в Найаке и утвердить завещание, но решила, раз она всеми брошена и почти ослепла, то не станет этим заниматься. Все ее силы уходили на то, чтобы прожить очередной день. Нога восстанавливалась медленно, и Джо чувствовала себя узницей на верхнем этаже полупустого городского дома. Нью-Йоркский университет приобрел таунхаус и, поскольку не имел права выселить Хопперов, ждал смерти обоих, чтобы завершить реконструкцию.
В беззащитности Джо я увидел новую возможность. После смерти Эдварда к ней почти никто не приходил, но я взял за правило ее навещать. И во время одного из визитов, когда ее зрение настолько ухудшилось, что она едва передвигалась по студии, взял под свою опеку один из непроданных холстов ее мужа – картину «Городские крыши», которую он написал в 1932 году. Прежде заброшенное полотно обрело надежный дом. Я убедил Джо изменить завещание и вписать в него меня. К несчастью, она не оставляла мне произведений искусства, и я не знал, что она продолжала скрупулезно регистрировать местонахождение каждого холста мужа. Продолжала вести записи в конторской книге, которые начала делать вскоре после их свадьбы, – фиксировала, каким образом картина покидала мастерскую: отправлена на выставку, продана или подарена. Позже я заявил, что она отдала мне «Городские крыши», потому что не сомневался – она так и поступила бы, если бы по достоинству оценила мои усилия по спасению наследия Эдварда в Найаке. Она же дрожащей рукой вывела, что работа, которую я взял, не продана и «находится в студии».
Джо Хоппер умерла 6 марта 1968 года, за двенадцать дней до своего восемьдесят пятого дня рождения и меньше чем через десять месяцев после того, как потеряла мужа. Узнав новость, я бросился к соседу забрать голландский буфет, который спрятал у него после того, как благополучно вынес из дома Хопперов. Похороны Джо никто не запомнил. На них не было ни одного человека. Кому она была нужна?
Когда огласили завещание Джо, оказалось, что все художественное наследие Эдварда она оставила Музею Уитни. Я продолжал присматривать за пустым домом и экспонат за экспонатом увеличивал свою коллекцию раннего Хоппера, пока через два года после смерти Джо в 1970 году душеприказчик, местный юрист из Найака, не выставил дом на торги. Его купила миссис Линет, решившая, что приобрела строение со всем содержимым. Я попросил разрешения взять из дома несколько пустячных вещей, но она не позволила. И поплатилась за свою скаредность – потеряла все состояние. Ее отказ заставил меня действовать. Я сообщил душеприказчику о картинах на чердаке. Ни он, ни Музей Уитни не потрудились осмотреть дом в Найаке и не подозревали о хранящихся там полотнах.
Прежде чем все запереть, мы с сыном вынесли с чердака оставшиеся живописные работы. Кое-что из картин, памятных вещей и документов я оставил для своей коллекции, а остальное по совету душеприказчика передал дилеру Хоппера – Джону Клэнси, а через него картины попали в музей. Покупательница удивилась, обнаружив, что чердак опустел и на нем не осталось ни одной картины и, подав в суд, расторгла сделку. Сохранившиеся в доме предметы мебели продали с аукциона в пользу церкви.
После последнего пополнения моей коллекции я стал потихоньку выставлять картины Хоппера на аукционы. При этом письменно предупреждал аукционные дома, что лоты должны продаваться только анонимно. До поры до времени не хотел привлекать к себе внимания. Но потом понял: для повышения цен на оставшийся товар следовало, чтобы какой-нибудь лично знавший художника человек объяснил, как картины попали ко мне, таким образом он засвидетельствовал бы их подлинность.
Я был поражен, когда Бостонский музей изящных искусств заплатил больше шестидесяти тысяч долларов за автопортрет Эдварда, который я отдал для продажи моему товарищу – такому же, как я, нуждающемуся священнику. Меня удивило и обрадовало, что живопись Хоппера поднимается в цене. Я владел
