являли собой жалкое зрелище.
Открыв ворота, я вошла во двор, тоже знакомый с детства.
У меня на глазах пришел в запустение наш парижский особняк. Я думала, что хотя бы мой разум окажется подготовленным и не ужаснется, увидев то же и в Версале. Но войдя, я чуть не расплакалась при виде цветочных клумб, густо заросших сорняками. Более того, сорняки целиком поглотили скамейки. На ступеньке крыльца, под провисшими ставнями, сидел Жак. Увидев меня, он просиял. Жак был из породы молчунов. Разговорчивым он становился лишь во время перешептываний с Элен. Но она осталась в хижине, и это избавляло Жака от необходимости говорить. Он лишь кивнул, приглашая меня войти.
Внутри меня встретило печальное зрелище, какое я видела во многих парижских домах. Но сейчас оно было многократно печальнее, поскольку здесь прошло мое детство и с каждой разбитой вазой и разломанным стулом меня связывали какие-то воспоминания. Сделав несколько шагов, я вдруг услышала бой наших старых напольных часов. Казалось, мне влепили пощечину. Я замерла в пустом вестибюле, где под ногами скрипел рассохшийся паркет. Я помнила его натертым до зеркального блеска. Я кусала губы, чтобы не разрыдаться от нахлынувшей тоски по прошлому и всепоглощающего чувства вины.
2
Я вышла на террасу. Когда-то отсюда открывался вид на живописные, ухоженные лужайки. Сейчас увиденное больше напоминало некошеный луг. Примерно в двухстах метрах от меня на склоне холма сидел мистер Уэзеролл, положив костыли по обе стороны от себя.
– Что вы тут делаете? – на ходу спросила я, направляясь к нему.
Мое появление несколько взбудоражило его, но он быстро совладал с собой. Я села рядом. Мистер Уэзеролл долго смотрел на меня, словно оценивал произошедшие во мне перемены.
– Хотел вот добраться до края южной лужайки, где мы с тобой когда-то упражнялись. Самое смешное, я думал, что спокойно дойду туда и вернусь. Мне почему-то казалось, будто здешние лужайки остались в прежнем состоянии. А вот увидел… Туда не очень-то и доберешься.
– Это место ничуть не хуже.
– Смотря в чьем обществе находишься, – ответил мистер Уэзеролл с улыбкой.
Мы замолчали.
– Значит, тайком, под покровом ночи… – проворчал он.
– Простите меня, мистер Уэзеролл.
– Ты ведь знаешь, я догадывался о твоей затее. Тебя всегда выдавали глаза. Так повелось с раннего детства, когда ты была еще от горшка два вершка. Если глазки заблестели, значит Элиза что-то задумала… По крайней мере, ты жива. Чем занималась все это время?
– Мы с Арно летали на воздушном шаре.
– Неужели? И как тебе полет?
– Замечательно. Мне очень понравилось, – ответила я.
Мистер Уэзеролл заметил мои покрасневшие щеки.
– Так, значит, вы с ним…
– Можно сказать и так.
– Вот и хорошо. Мне было бы тяжело видеть тебя страдающей. А как насчет «всего остального»? – спросил он. – Что-нибудь узнала?
– Узнала, и предостаточно. Многие из тех, кто плел интриги против отца, уже ответили за свои преступления. К тому же теперь я точно знаю, кто отдал приказ о его убийстве.
– И кто же?
– Новый великий магистр, вдохновитель переворота Франсуа Тома Жермен.
– Так я и думал, – присвистнул мистер Уэзеролл.
– Но вы говорили, что он был исключен из ордена.
– Был. Видишь ли, этот Жермен являлся горячим приверженцем воззрений Жака де Моле, последнего великого магистра тамплиеров. Де Моле сожгли в тысяча триста четырнадцатом году. Он умирал, осыпая проклятиями всех, кто находился рядом. Так и осталось неизвестным, был ли он действительно виновен, или его оклеветали. Но выражать подобные сомнения вслух тогда было опасно. Всякая поддержка его идей считалась ересью. – Мистер Уэзеролл поскреб бороду. – Да, Жермен слыл еретиком. Но еретиком, к которому прислушивался великий магистр. Чтобы не допустить раскола в ордене, его исключили. Твой отец просил Жермена воздержаться от еретических высказываний и вернуться в русло учения ордена. Скажу тебе, он с тяжелым сердцем исключал этого вольнодумца, однако…
– Жермена все-таки изгнали?
– Изгнали. Более того, всех членов ордена предупредили: любой, кто выступит в поддержку Жермена, также будет исключен. Прошло довольно много времени. Когда было объявлено о его смерти, про Жермена успели забыть.
– А Жермен и не думал умирать, – усмехнулась я.
