У революции были и другие вдохновители. Наиболее яркой и значительной фигурой среди них был врач и ученый Жан Поль Марат. Он не являлся членом Национального собрания, однако к его голосу прислушивались. Марат ратовал за полное лишение короля власти. По его мнению, король должен переехать из Версаля в Париж и далее играть в государственных делах чисто рекомендательную роль.
Взгляды Марата были наиболее радикальными. Я считала это важным моментом, поскольку еще в детстве, подслушивая разговор взрослых, часто слышала о смещении короля.
Поясню. Уровень радикализма в предложениях самых пламенных парижских революционеров был заметно ниже того, что предлагали советники отца еще в 1778 году, собираясь в нашем версальском замке.
Назначенный день встречи тамплиеров неумолимо приближался, и от воспоминаний о тех решительных требованиях у меня холодела спина. Разумеется, во?роны были приглашены. (Если мне суждено стать их великим магистром, об этом прозвище придется забыть.) Всего же на встречу пригласили одиннадцать ближайших советников и сподвижников отца, а также представителей других высокопоставленных тамплиерских семей.
На встрече я объявлю им, что титул великого магистра перешел ко мне и теперь я руковожу французской ветвью ордена. Я предупрежу их, что не потерплю вероломства и предательства, и извещу о своем расследовании обстоятельств убийства моего отца. Если его убил кто-то из членов ордена, этот человек обязательно будет выявлен и наказан.
Таким был мой план. Я мысленно представляла себе ход встречи. Она произойдет в нашем версальском замке. Об этом я еще летом говорила мистеру Уэзероллу на нашей полянке в окрестностях Королевского дома.
Но в конце концов мы решили, что предпочтительнее провести встречу на более нейтральной территории. Новым местом мы избрали особняк де Лозен на парижском острове Сен-Луи. Он принадлежал маркизу Пимодану – рыцарю ордена, симпатизировавшему семье Ла Серр. Не ахти какое нейтральное место, но все же нейтральнее Версаля.
Мистер Уэзеролл был против встречи в нашем фамильном замке, твердя о необходимости не привлекать лишнего внимания. Я благодарна ему за это. Дальнейшие события подтвердили его правоту.
3
В тот день кое-что произошло. Правда, все минувшие дни что-нибудь да происходило, но упомянутое событие (буду точна: оно происходило вчера и сегодня) оказалось значительнее прежних. Механизм этого события был приведен в действие несколькими днями ранее, когда король Людовик и королева Мария-Антуанетта… изрядно напились на приеме в честь Фландрийского полка.
Рассказывали, что королевская чета с веселым хохотом демонстративно наступила на революционную кокарду, а другие участники празднества перевернули кокарду оборотной белой стороной. Это сочли проявлением явных антиреволюционных настроений.
До чего же глупо и высокомерно повели себя король и королева! Я сразу вспомнила аристократку и ее напыщенного кучера, которые в день падения Бастилии еще пытались жить по-старому. Естественно, люди умеренного толка, вроде Мирабо и Лафайета, в отчаянии всплескивали руками от монаршего безрассудства. Король словно задался целью подразнить радикалов. Народ голодал, а Людовик закатил пиршество. Мало того, он еще позволил себе наступить на символ революции.
Вожди народного бунта призвали к походу на Версаль. Туда отправились тысячи парижан, преимущественно женщины. Гвардейцы, посмевшие стрелять по идущим, тут же были схвачены и казнены, а их головы, как повелось, подняты на пики.
Не кто иной, как маркиз де Лафайет, убедил короля выступить перед народом. Вместе с супругом вышла и Мария-Антуанетта, ничуть не испугавшаяся многотысячной толпы. Похоже, храбрость королевы заметно охладила пыл протестующих.
Затем королевскую чету отправили в Париж. Путь в столицу занял девять часов. Там короля и королеву поместили во дворец Тюильри. Это событие всколыхнуло Париж с не меньшей силой, чем взятие Бастилии, произошедшее почти три месяца назад. На улицах было не протолкнуться. Солдаты, санкюлоты, мужчины, женщины, дети… Такая же давка царила и на мосту Мари, когда мы с Жаном Бюрнелем, оставив карету, пешком шли на остров Сен- Луи.
Лицо моего спутника сияло от волнения и гордости.
– Вы нервничаете, Элиза? – спросил он.
– Я попросила бы вас обращаться ко мне не иначе как «великий магистр», – холодно сказала я.
– Простите, – смущенно пробормотал он.
– Теперь отвечу на ваш вопрос: нет, я не нервничаю. Я с ранних лет знала, что однажды возглавлю орден. Стремление управлять орденом вспыхнуло во мне с новой силой, и сегодня приглашенные в этом убедятся. Пусть я молода и вдобавок еще и женщина, но я намерена быть великим магистром, какого заслуживает наш орден.
Я почувствовала, как Жан раздулся от гордости за меня. Я же закусила губу, что всегда делала, когда нервничала. А сейчас я действительно нервничала.
Жан во многом был похож на послушного, страдающего от неразделенной любви щенка (ему же хуже). Меня же, выражаясь словами мистера Уэзеролла, «трясло, как после изрядной похмелюги».
