И только если поставить два портрета рядом, переводя взгляд с одного на другой, становилась видна схожесть двух мужчин. В форме лица и губ, цвете глаз, углах скул. Но она была скорее из тех, что иногда может объединять двух совершенно не относящихся друг к другу людей.
Ирвин, кажется, пришел к тому же выводу, вскинув взгляд на снова присевшего в кресло отца.
— И кем он будет?
— Моим сыном и наследником, — отозвался отец, кивнув и тем самым подтверждая догадку, прозвучавшую в вопросе Ира. — Арестир раньше носил фамилию матери — Назави. Жил в городе, в моем арле, воспитывался матерью, которая умерла пару лет назад. Участвовал в последнем конфликте с хасайцами, попал под заклинание их шамана и потерял память. А волосы поседели, так что теперь приходится подкрашивать их порошком из листьев индиго. Я заберу его в арл. Поправит здоровье, восстановит утраченные знания. Позже представлю его ко двору.
Тишина в комнате почти оглушала.
Целители были способны на многое — вовремя вмешавшись, даже вырастить потерянную конечность или спасти разумного после ранения в сердце. Что для них срастить кожу и мышцы, изменив разрез глаз, или добавить хрящевых тканей, поменяв форму носа? А уж сделать так, чтобы рана не зажила бесследно, а образовался шрам, и вовсе проще простого. И, наверное, у отца и его величества точно есть план, как убедить всех, что принц Дастара действительно мертв. А даже если кто-то когда-то заметит сходство между ним и Арестиром, две капли крови легко докажут, что последний — действительно сын придворного мага.
Но разве могли мы так поступить с братом, сыном и племянником? Дать ему новую жизнь, изначально построенную на лжи и подлоге, — было ли это правильным? Могло ли подобное вообще быть правильным?
Я посмотрела на мужа, который наверняка задавал себе сейчас тот же вопрос. И, кажется, ответы тоже сходились — могли. У нового Истара было бы то, чего лишили предыдущего — настоящий отец, куча сестер, которые непременно полюбят его, собственный дом и арл, принадлежащий ему по праву крови и рождения. А я сделаю все зависящее, чтобы в этой его жизни не было больше такой боли и предательств. Мы сделаем, пришлось поправить себя, когда Ир взял мою ладонь и слегка сжал пальцы.
Наверное, это вечное бремя всех облеченных властью и тех, кому это только предстоит — вершить чужие судьбы. И иногда идти против себя и собственных принципов, понимая, что так нужно. Идти и надеяться, что когда-нибудь, обернувшись, поймешь, что все сделал правильно.
ЭПИЛОГ
— Лайдис Илгерта! — Белина вскочила из-за стола мне навстречу, стоило только перешагнуть порог приемной Ирвина. — Хорошая наша, давненько вы не заглядывали.
Я прижала палец к губам, прося ее вести себя тише, и подошла ближе, с удовольствием обняв женщину.
— Каюсь, виновна, — призналась тоже тихо, чтобы супруг не услышал. Не хотела испортить сюрприз раньше времени. А потом кивнула на дверь кабинета. — На месте?
— А где же ему быть? — зашептала она. — Работает, бедолага. Я тай уже три раза приносила, а он выпивает и не замечает словно.
— Меня заметит, — пообещала я, предусмотрительно убирая с лица улыбку, и, подойдя к двери, взялась за ручку. — Вы уж не пускайте никого в ближайшие минут десять, хорошо?
Супруг и правда работал. Трудился даже, я бы сказала, заметив один писарь в руке и второй, торчащий из-за правого уха. Я поумилялась немного, пользуясь тем, что Ирвин даже головы не поднял на звук открывшейся двери, а потом прошла и уселась на стул для посетителей.
— Гера? — Взгляд Ирвина постепенно приобрел осознанность. — Ты тут?
— Тут, тут. — Меня что, приняли за галлюцинацию от переутомления? — Мне просто нужно срочно с тобой поговорить. Не волнуйся, охрана ждет внизу.
Ир отодвинул документы в сторону, обеспокоенно глядя на меня.
— Что произошло?
Ну, кое-что определенно произошло. Удерживать на лице спокойное выражение удавалось с большим трудом, а пальцы непроизвольно ослабляли завязки сумки, лежащей на коленях, так что откладывать дальше было некуда.
— Помнишь, ты сказал, что если я вдруг захочу уйти, ты отпустишь? — поинтересовалась я как можно более беззаботным тоном.
Писарь в руках мужа с хрустом переломился на две неравные половинки, а сам он медленно сглотнул, так же медленно опустив подбородок, что, должно быть, означало кивок. И только тогда до меня дошло, как он мог трактовать подобное заявление.
— О… — Я изумленно округлила губы. — О нет! Нет, ты не так понял. Вот, смотри! — Сложенный вчетверо лист — выписка лекаря из «Лилейника» перекочевала из тканевого мешочка на его стол. И, дождавшись, пока муж развернет его, вчитываясь в строки, попыталась продолжить: — Я хотела
