в сторону, частично возвращая мне возможность двигаться свободно.
— Пять минут, — впервые произнеся что-то осмысленное, причем таким тоном, что я чуть было не передумала покидать его общество как сейчас, так и вообще когда-либо. — Потом я выбью дверь и сам приду за тобой.
— Пять минут, — послушно повторила я, пару раз кашлянув для уверенности. И, собрав все внутренние резервы, направилась в ванную. Едва захлопнув за собой дверь и закрыв ее на хлипкий, но хоть какой-то замок, съехала по ней прямо на пол.
Отражение в зеркале в полной мере отобразило растрепанные волосы, припухшие губы и… совершенно сумасшедшие глаза. Да, такой себя я точно никогда не видела! А если прибавить до сих пор дрожащие ноги, которые точно подвели бы, не опирайся я руками на умывальную чашу… Архайн! Я побрызгала в лицо водой, но это не слишком помогло.
Какая-то часть меня буквально требовала сейчас же вернуться в кровать и дать супругу продолжить столь приятные действия, до сих пор отдающиеся томлением внизу живота. Зато другая настойчиво предлагала поискать, чем бы таким забаррикадировать дверь. А отведенное мне время подходило к концу.
Пришлось буквально убеждать себя и успокаивать, и в конце концов сделать это удалось. А когда я, обмирая от собственной смелости, подошла к постели, пользуясь парящим над левым плечом светлячком, чтобы не споткнуться, то едва сдержала нервный смешок.
Мой чудесный, как оказалось, весьма страстный и безумно привлекательный в дрожащем свете магического шара муж спал, даже не подумав прикрыться одеялом. И знакомо уже подложив ладонь под щеку…
Ночевать я отправилась в собственную спальню, которой ни разу пока не представилось возможности воспользоваться. Но вот она и пришлась кстати. Правда, заснуть так же быстро, как вечером, уже не удалось, и всю оставшуюся часть ночи я просыпалась, периодически выныривая из смутных, но оставлявших, безусловно, приятное послевкусие снов. Так что к тому моменту, как начало рассветать, я перестала издеваться над собой и выбралась из кровати, переместившись в собственную же ванную комнату на следующий час. А потом потратила еще уйму времени, просушивая волосы, занимаясь макияжем, выбором платья, да и вообще чем только угодно, лишь бы отсрочить встречу с супругом.
Мысли метались по кругу — что сказать, как заставить себя посмотреть в глаза, стоит ли показывать, что я обижена, а если стоит, то на что именно — на то, что пытался соблазнить, или на то, что уснул, не закончив начатого? И при всем при этом обиженной я себя все-таки не считала. Этот факт никак не удавалось объяснить логически, но он был. Вот объективно, Ирвин за время нашего супружества умудрился сказать и сделать мне столько «приятного», что будь на его месте кто-то другой, давно получил по заслугам. Или он считает, что я не умею обижаться? Очень даже умею, мы с Налой как-то раз неделю не разговаривали после особо крупной ссоры. Да и с Лизандрой периодически умудряемся цапаться, даже находясь на расстоянии. Так что не так с этим мужчиной? Или… что не так со мной, когда я с ним?
В какой-то момент я все же убедила себя, что глупо так трусить, и решительно направилась к двери, соединяющей наши покои. Но едва успев ее распахнуть, буквально подпрыгнула на пороге.
— Боги, как вы меня напугали! — попеняла я супругу, увидеть которого сразу же было неожиданностью.
— Прошу прощения, — безжизненно отозвался он, отставляя к графину с водой почти опустошенный стакан. Сидел Ирвин прямо на ковре, опираясь спиной на кресло и вытянув ноги, а из одежды на нем была лишь застегнутая наполовину рубашка да штаны. Но все-таки это было уже гораздо больше, чем вчерашний наряд, а точнее, его полное отсутствие. Причем вид его говорил скорее не о вреде чрезмерных возлияний, а о том, что он чем-то расстроен, подавлен даже.
— Почему вы сидите на полу? — Осознавая, что с ним что-то не так, но пока не имея даже предположений, я прикрыла дверь и прошла, усаживаясь на край банкетки в изножье кровати как раз напротив мужа.
Ирвин неопределенно дернул плечом и, по-прежнему не поднимая на меня взгляда, задал ответный вопрос:
— Почему вы ушли?
Я, пусть и впустую, изобразила крайнюю степень удивления. Искреннего, надо заметить. Он что сейчас — шутит или издевается? Впрочем, ни один из вариантов меня не устраивал. Был и еще один — Ирвин вполне мог искренне хотеть узнать причину. Но мог ли на самом деле? Неужели был пьян настолько, что теперь страдает провалами в памяти?
— Что вы помните? Когда вернулись домой? — уточнила, чтобы сначала до конца разобраться самой, а уж потом вываливать на его голову свою версию.
Муж потер виски, будто у него болела голова (хотя не удивлюсь, если это действительно так), и признался таким тоном, словно в убийстве:
— Я вообще не собирался, кажется. Планировал остаться на ночь в кабинете департамента. А проснулся вот, — он кивнул на разворошенную кровать.
Не собирался?! Возможно, я погорячилась насчет того, что не могу на него обижаться. Очень даже могу, как оказалось. Желание вылить на его голову так удобно стоящий по соседству кувшин воды взыграло буквально за секунды. Или как минимум пару раз ударить подушкой вот по этой самой больной, во всех смыслах, голове. Это уже ни в какие рамки не лезет, самое настоящее хамство!
