– Хочу спросить, Виктор Петрович. У вас планируется остановка реактора?
– Да, – подтвердил собеседник. – Четвертый энергоблок, в ночь на двадцать шестое апреля.
Александров ощутил, как по его позвоночнику пробежал холодок.
– Эксперименты собираетесь проводить?
– Как принято. В этот раз с режимом выбега ротора турбогенератора.
Холодок стал злее.
– С вашего разрешения я хотел бы поучаствовать в эксперименте.
– Что-то случилось? – насторожился собеседник. – Написали кляузу?
– Никто ничего не писал, – успокоил его Александров. – Требуется проверить одну гипотезу об оперативном запасе реактивности. Вмешиваться в процесс я не буду. Просто поприсутствую.
– А что сами? – удивился собеседник. – Прислали бы сотрудника.
– Не забывайте, что я директор Института атомной энергии и руководитель этого проекта, – раздраженно произнес Александров. – Мне интересно.
– Извините, Анатолий Петрович! – поспешил собеседник. – Просто удивился. Не так часто нас посещают такие люди. Разумеется, мы с удовольствием вас примем. Кстати, двадцать шестого выходной день. Организуем рыбалку на Припяти. Знаете, как клюет?
– Ничего не нужно, – сказал Александров. – Это рабочий визит. Я прилечу в Киев днем двадцать пятого апреля и улечу назавтра. У меня не так много времени.
– Договорились! – согласился собеседник. – Встретим в аэропорту, домчим с огоньком. Чуть больше ста километров от Киева. Соскучиться не успеете.
– Вот и хорошо, – сказал Александров и положил трубку. Затем снял другую. – Верочка! – сказал в микрофон. – Двадцать пятого апреля я улетаю в Киев. Вернусь двадцать шестого. Оформи командировку и позаботься о билетах на самолет.
В Минск я возвращался на поезде. Хотелось оценить случившееся и определить дальнейшую линию поведения. В вагоне мне хорошо думается. Идеи нескольких романов как в той, так и в этой жизни, пришли под перестук колес.
В узком двухместном купе я оказался один. Да и в вагоне многолюдья не наблюдалось. Четверг. В командировку ехать поздно, на выходные – рано. А вот в другие дни поезд Москва – Минск забит до отказа. Я сдал проводнику билет, получил постель, застелил полку и улегся, взбив подушку под головой. Итак…
После гибели Машерова я оправился не скоро. Но потом дела затянули. Вопреки моим опасениям, сотрудничество с немцами не притормозили. То ли ореол погибшего руководителя республики распространился на проект, то ли благодарственные письма инвалидов повлияли, но нам фактически дали карт- бланш. Мне выдали служебный заграничный паспорт, немцы проставили в нем постоянную визу, и я ездил в Германию, как в Москву, – по своему желанию и в любое время. Очень скоро о фонде «Дина» стало известно в узких кругах. Советские газеты о нас не писали (как же, помощь от идеологических врагов. Нельзя!), телевидение нас не снимало, но сарафанное радио работало. Инвалиды со всего СССР забрасывали Минск письмами. И плевать было им, на чьи деньги делают протезы. Письма слали и в Москву, там услышали. В Минск приехали серьезные мужики с оборонных заводов. Я передал им цельнотянутую в Германии техническую документацию на коляски. В Минске их производство наладить не удалось. Велозавод сотворил какое-то монструозное угребище, которое мог привести в движение лишь чемпион мира по тяжелой атлетике. А вот у авиастроителей получилось. Их коляски вышли даже лучше прототипов – легкие и надежные, хотя и не такие красивые, как немецкие. Спрос на них был огромным. Коляски заказывали клиники, госпитали, санатории. Инвалиды – само собой. Радовались все, в том числе и оборонщики. Коляски им засчитывали в товары народного потребления, тем самым сняв с директоров головную боль. За выпуск этих товаров в СССР спрашивали строго. А что может производить «МиГ»? Детские самолетики? А тут нехитрая конструкция из трубок и шестерок. Для авиазавода – семечки. Открыл цех и клепай.
С костылями было и вовсе просто – штампуй хоть в колхозной мастерской. Через пару лет организовали и выпуск материалов для протезов. Фонд «Дина» переориентировался на обучение специалистов и поставки оборудования. Часть его закупили за государственные средства. К 1983 году потребность в фонде исчезла, и его упразднили. Остаток средств по моему предложению перечислили Советскому комитету ветеранов войны. Сумма вышла значительной. В результате меня, Байера и Циммермана наградили орденами «Знак Почета». Вручили их в торжественной обстановке.
– Никогда не думал, что коммунисты наградят меня орденом, – сказал мне Байер. – Интересно: что напишут по этому поводу наши газеты? Наверное, сочтут меня советским агентом.
Он рассмеялся. На газетчиков Байеру было плевать. Фонд принес фирме сына солидную прибыль, а тут еще СССР заслуги оценил. Было с чего радоваться.
В 1984 году умерла Дина Аркадьевна – инфаркт. Она так и не прислушалась к рекомендациям врачей поменьше курить. На ее похороны пришло много людей. Знаменитые и не очень писатели, редакторы – как главные, так и рядовые. Я и не подозревал, что у нее столько друзей. Многие из провожавших Дину Аркадьевну мужчин плакали, я был в их числе. Перед гробом покойной несли подушечку с наградами. Их у Дины Аркадьевны оказалось немало. В основном – юбилейные медали. Но был и орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги» и орден Трудового Красного Знамени.
