оказалось замечательно. И еще — непривычно высоко. Папа, кажется, был даже выше Инго.
— А где… мама? — запинаясь от волнения, спросила Лиза.
— Мама здесь, — ответил отец, бережно отводя ей с лица растрепанные волосы.
Голос у него прозвучал так глухо, что Лиза испугалась.
— Что с ней?! — выдохнул Инго-младший.
— Она спит… все это время.
От того, как папа говорил и особенно от того, как замолчал, Лизе стало трудно дышать.
— Как так — все это время? — сдавленно спросила она.
— С тех пор, как мы с ней здесь очутились, — и Инго Третий поведал, как мама Уна упала без чувств, обессиленная сражением с Мутабором, и как расступились радингленские горы и король с королевой оказались в Саду. — Четырнадцать лет, как она не просыпается. Ох, да конечно, я пытался ее разбудить! — ответил он на вопросительные взгляды сына и дочери. — Но потом понял, что это опасно.
— Почему? — тоненько спросила Лиза.
— Увидишь, — коротко ответил папа. — Здесь ведь все не так, как должно быть… и как было при прежнем… при покойном Садовнике.
Лиза наконец оторвала глаза от обветренного отцовского лица и рассмотрела Сад.
Много-много деревьев, одинаковых — низеньких и корявых, какими обычно и бывают яблони. Только… что это — туман? Лизе померещилось, будто часть яблонь, кажется, в цвету. Или почудилось? Может, это туман такой густой, что оседает на ветки клочьями? Деревья стояли усталые и неподвижные, будто давным-давно запутались в тумане ветвями и уже отчаялись выбраться.
Но почему зелени не видно?
Лиза сощурилась.
Нет, деревья не цвели. Мертвые стволы, мертвые ветки — даже не серые, а какие-то белесые, будто подернутые… и не инеем. Налетом плесени. А то, что Лиза издалека приняла за яблоневый цвет, было не туманом, а комьями и клочьями этой плесени, которая облепляла каждое дерево, каждую веточку.
Мимо Лизиного лица ехали голые ветки. Она стиснула зубы и дотронулась до ближайшей. В нос ей ударил запах гнили, а из-под белесой плесени полезли и закопошились личинки. Горло перехватило от тошноты и ужаса. Лиза знала, что обычные яблони неказисты, и стволы у них, случается, зарастают серым мхом, если за ними не ухаживать… Но эти деревья погибли. Ни одного яблока на ветвях, только гнилые паданцы под ногами. И воздух здесь какой-то спертый — не как летом перед грозой, а точно в заброшенной комнате, которую много лет не открывали.
Инго и папа шли, оскальзываясь на волглых опавших листьях, под ногами у них чавкала грязь.
— Мне кажется, время здесь остановилось, — рассказывал Инго-старший, ускоряя шаг. — Хорошо еще, я не потерял счет времени. Солнца здесь совсем нет, только туман, и времена года не меняются. Поначалу мне казалось, что это осень и вот-вот настанет зима, я даже начал укутывать деревья в дерюжку. А потом понял, что здесь все время так, это, наверно, потому, что Мутабор пытался прорваться в Сад и его магия заползла сюда, как зараза… как плесень. — Папа скривился, словно от боли. — Иногда созревало несколько яблок, но они гнили прямо на ветвях. Я, правда, вспомнил, с пятого на десятое, что полагается делать в саду, белил яблони, разгребал листья, словом, садовничал как мог. Но, похоже, без толку.
— Пап, — неловко сказал Инго, — не казнись! На твоем месте кто угодно сломался бы, а ты выдержал! Сад не пустовал, это главное, иначе всему миру давно бы настал конец.
— Сейчас мы тебе поможем, и маму разбудим, вот увидишь! — добавила Лиза.
Среди яблонь проглянула выцветшая черепичная крыша.
У Лизы заколотилось сердце.
Да, в Сад просочился мутаборский морок.
Да, мама спит колдовским сном.
Но ведь папа больше не один!
Мы с Инго все-таки сюда добрались, и Черного замка больше нет!
Значит, все еще можно исправить.
Папа опустил Лизу на скрипучие ступеньки крыльца.
Домик весь покосился. Серые, выцветшие деревянные стены, мутные оконца… На истертом крыльце стояли лужицы.
Лиза решительно взялась за ржавую деревянную ручку и вдруг увидела на косяке зарубки.
— Это я тут, как заправский Робинзон, дни считал, — объяснил папа. — Правда, зарубки норовили исчезнуть, но я запоминал, сколько их было. Вот ваш дружок с гномской пряжкой был у меня… ровно восемь дней назад, а до него — четырнадцать лет ни одной живой души. Кстати, как он — жив-здоров?
Лиза закивала. Папа улыбнулся ей сверху вниз — так, словно отвык улыбаться.
