Значит, Коракс ее не обманул. Дети и Таль в безопасности.
Значит, ему можно верить. И он ее отец.
Пусть он появился только сейчас, когда она давно уже выросла, но он все-таки появился. И он защищает свою семью…
На миг Уна зажмурилась, сглотнула и четко произнесла:
— Инго, это мой отец, я тебе про него рассказывала. Маму и Лиллибет с Инго спрятал он. Подожди, не перебивай. Он, оказывается, никакой не черный маг, но пытается помешать целой их компании, и про Сад, и про нас он знает. Им нужен Радинглен и Сад, они уже убили Садовника, но в Сад… они ведь не проникли в Сад, папа?
Слово слетело с ее губ легко и естественно.
Темное, изможденное лицо Коракса просветлело. Стало видно, как красив он был раньше.
— Сад заперт, — кивнул Коракс. — Ваше величество, Филин исчез у вас на глазах?
— Да! И с ним еще один из лучших в королевстве волшебников! И эта вспышка… — Инго потер лоб, — знаете, она была не как свет, а как черное пламя, я на миг ослеп.
— Морок, — коротко сказал Коракс. — Мутабор уже вошел в город и вот-вот будет во дворце. Чудо, что чары вас не берут.
Король даже не успел потребовать подробных объяснений.
Во дворце воцарилась непонятная ватная тишина. Замерли далекие шаги и голоса.
— Все, мы ничего уже не успеем.
Коракс резко повернулся к окну. Инго и Уна тоже.
Красноватые снежинки остановились, не долетев до земли. Над морем вдали замерли неподвижные чайки. Застыли, как приклеенные к небу, флаги и флюгера на крышах, шпилях и башенках. А над ними, над городом, распластав огромные перепончатые крылья, завис в небе дракон Конрад.
Уна перевела глаза на часы. Тиканье смолкло, стрелки замерли, и застыл, уйдя до отказа влево, медный тяжелый маятник.
— Времени больше нет. — Голос Коракса прозвучал как погребальный колокол. — Мутабор остановил его. Бегите! — Он пошатнулся, схватился за грудь и побелел, как молоко.
— Этому не бывать, — четко сказал король Радингленский.
Уне хватило одного взгляда на мужа, чтобы принять решение.
Захватчики ничего не получат. То есть они могут даже получить ее, Уну, но Сада им не видать.
Оказывается, последнюю фразу она сказала вслух.
Инго с силой тряхнул Коракса за плечо.
— Возьмите себя в руки, — твердо произнес он. — Вы обещали помочь, так держите слово.
— Папа, — добавила Уна, — пожалуйста.
Коракс с трудом перевел дыхание, потер грудь, точно у него болело сердце.
— Попробую, — тихо сказал он.
И тут в комнате стало темно, словно мгновенно наступила ночь — нет, словно на Радинглен набросили непроглядно-черную плотную ткань.
— Они уже совсем близко, — прошептал из тьмы Коракс.
Что-то хрустнуло, будто сломалась сухая веточка, и комната осветилась слабеньким, жиденьким мерцанием, вроде болотных гнилушек. Но даже в этом неверном свете Уна увидела, как изменилось лицо Коракса: глаза мага пылали, губы нервно дергались.
— Мы поступим так. — Голос у Коракса слегка дрожал. — Я отвлеку Мутабора и остальных и дам вам возможность уйти в Сад. Но вы должны оставить детям и Таль послание, чтобы они знали, где вы.
Все трое выбрались в галерею, которая при тусклом свете болотных огоньков казалась бесконечной и темной, как ночной лес.
— Записку не пишите, некогда, да и найдут, прочтут, — на бегу говорил Коракс. — Придумайте что-нибудь другое!
Инго с Уной переглянулись.
Их портрет! Ну конечно же, тот самый портрет, написанный Гарамондом, после свадьбы! Придумала его Уна, потому что как раз накануне бракосочетания они с Инго сидели в дворцовом парке, подальше от чужих ушей, и долго беседовали о Садовнике и его просьбе. И договорились: будем править Радингленом, пока не подрастут дети, а потом все объясним наследникам, уступим им трон и отправимся сменить Садовника с женой в вечно цветущей долине. А на память детям останется портрет. Инго не хотелось покидать Радинглен, но ведь дети вырастут еще не скоро, времени в запасе много… Тем не менее, картина была заказана и Гарамонд сделал свое дело на совесть.
Кто же мог знать, что Инго с Уной придется бежать в Сад внезапно — сыну всего пять, дочка — грудной младенец…
Услышав про картину, Коракс сказал одно лишь слово:
— Ведите!
На бегу он щелкал пальцами, и везде, где они пробегали, по стенам загорались бледные огоньки. В их зябком мигании, таком непохожем на теплое
