лестницы. Но даже не успела подняться на ноги, потому что каменные плиты вздыбились и закачались. Марго, не долго думая, прыгнула на первую ступеньку, потом на вторую — и понеслась, перескакивая через ступеньки, подальше от проклятых обманных зеркал, а ступени у нее за спиной подскакивали и гремели.
Когда грохот затих, и Марго замедлила шаг. Никто за ней не гнался, стало подозрительно тихо. Замок выжидал.
— Не выгорело, да? — язвительно спросила Маргарита в пространство. — Я сюда не за этим пришла, и не надейся, ты, цепная псина, шея-мерзнет- без-ошейника!
Она осмотрелась и присвистнула.
— Да-а, — протянула Марго. — Вот теперь на меня можно не тратиться, теперь мы показываем все как есть. Ну у вас тут и грязища. Может, делегировать к вам наших дворцовых домовых? Нет, не заслуживаете!
Бывший кокон доппельгангера Мутабора прекратил всякие попытки очаровать строптивую гостью. Не стало кружев и бархата, ажурных решеток и мраморной резьбы, чугунных лилий, тяжелых занавесей. Остались огромные пустые пространства, гниющее дерево, ржавый металл, плесень, лужи тухлой воды на потрескавшемся полу.
— Ах, сразу видно, что здесь не хватает женской руки! — слащаво-жеманным тоном пропела Маргарита. И зашагала вперед, отряхиваясь от пыли, перепрыгивая через горы мусора, морща нос от затхлого запаха.
Да, она отказалась от трона. Но это вовсе не означало, что она отказалась от мысли подчинить замок себе.
Дракон Конрад упоминал о каком-то кабинете, из которого Мутабор управлял замком. И будто бы этот кабинет для Мутабора был едва ли не важнее тронного зала. Вот кабинет-то Маргарита и искала — и теперь, когда замок убедился, что ее на крючок не поймаешь, он понял, что впустил в свои недра врага и всеми силами старался этому врагу помешать.
Замок перестал щадить Маргариту и пытался вымотать ее, загнать в ловушку, а еще лучше — уничтожить. Марго держалась настороже и ежесекундно ожидала очередной пакости. Замок старался изо всех сил, суживал коридоры, выгибал стены, но ни поймать, ни обмануть ее ему не удавалось. Марго шла прямиком на глухую каменную кладку, когда он гостеприимно распахивал двери совсем в другой стороне, она не оборачивалась, когда за спиной выло, ухало, гремело и трещало. Ее было не остановить — во всяком случае, Маргарите очень хотелось, чтобы замок так думал, если ему есть чем думать. Она-то знала, что? ищет, но вот найти это нечто пока не получалось, а она ужасно устала, только запрещала себе любые мысли об отдыхе, о жажде, о голоде, о ноющих мышцах.
Марго пошатывалась, спотыкалась, у нее кружилась голова. Приходилось хвататься за склизкие стены и чешуйчатые на ощупь перила, которые норовили со свистом и шипением уползти из-под руки, но она шла и шла вперед, по стертым ступеням, по лужам грязной воды, а когда пол под ногами вдруг дыбился и превращался в крутую лестницу, Маргарита карабкалась, цеплялась, но продолжала путь. В ботинках у нее хлюпало, ноги давно промокли. Она уже перестала обращать внимание на стонущий ветер, на мелькание неясных теней за спиной, на зеркала, которые встречались по стенам и отражали все, что угодно, кроме нее самой, на огромное гулкое эхо, почему-то выскакивавшее в тесных низеньких проходах, застеленных прогнившими коврами, и на вязкую тишину в бескрайних залах.
Труднее всего было не замечать ошметки музыки, которая время от времени начинала звучать и тут же обрывалась, потому что музыка эта — то скрипичная, то органная, то виолончельная, — бесспорно, была сочинена Мутабором и норовила сковать незваную гостью по рукам и ногам, и каждый раз, когда музыка обрушивалась на Маргариту, той чудилось, что она движется, как под водой, нет, хуже, как в киселе, и каждый шаг дается с трудом. «Останавливаться нельзя, — твердила себе Маргарита. — Потом отдохну». Она догадалась, что теперь Черный замок поджидает, пока она сдастся — непокорная упрямица, не пожелавшая принять от него трон, не соблазнившаяся властью и богатством.
Когда силы покидали ее, Марго начинала думать про Инго, и тогда злость на замок смешивалась с жалостью, такой пронзительной, что у Марго перехватывало дыхание, и эта жалость снова придавала ей сил. Так уже было, когда она вытаскивала из Изморинских нот Лизу, оцепеневшую, как замерзший воробушек, над белым листком, испещренным черными значками. Так уже было, когда папа увяз в заколдованной картине и казалось, он вот-вот исчезнет совсем, растает в темноте, будто кусочек сахара в кофе.
И пусть Инго сколько угодно говорит, что не нуждается в жалости — ей, Марго, все равно будет его жалко. Марго смотрела вокруг, на то, что когда-то окружало Инго, и это было невыносимо. Вот здесь он провел двенадцать лет и ничего не видел, кроме этих черных стен и серого света. И это был не тот Инго, которого она знает — высоченный, с тихим твердым голосом и королевской властностью, а такой, как Лиза, даже младше, рыжий, нахохленный, одинокий мальчик с упрямыми зелеными глазами. И никого у него не было, кроме саламандры Конрада в кармане. Здесь даже стены и те источают беспросветную тоску. Единственное, о чем Марго старалась не думать, — о том, как с Инго обращался Мутабор. Теперь понятно, почему Инго ни о чем не хотел ей рассказывать. Да и как о таком расскажешь?
Маргарите показалось, что ноги вот-вот подломятся. Она очутилась у подножия гигантской лестницы, плавной спиралью уходившей куда-то в высоту. Там, на самом верху, медленно, с торжественным скрежетом, осветилась и раскрылась высокая окованная бронзой дверь.
— Что-то опять подозрительно помпезно, — пробормотала Маргарита. Потом вдруг вспомнила папин рассказ про то, каково было внутри замка, вытащила из кармана многострадальный носовой платок и кинула его на ступеньки. Платок полетел вверх легче перышка.
