– Я хочу показать тебе Фаль. – Другой сказал бы: познакомить с родными. Но для Алекса это значило одно и то же. – Девчонок ты знаешь. Родители будут только рады. Но надо представить тебя бабушке…
Особая деликатность, с которой сорокалетний мужчина произнес последнюю фразу, насмешила Елену.
– Ты боишься бабушку?
– Никого я не боюсь! – озлился Алекс. – Просто… ну она до сих пор не понимает… не то, что я вырос, нет, – он помедлил, – а кем стал. Она всегда не то чтобы недовольна, но…
– Ты боишься бабушку, – констатировала Елена.
После героических суток в Сибири он заслужил если не отпуск, то выходной день.
Баронесса Амалия фон Кройстдорф неодобрительно взирала на правнучек.
– Вы выросли, – с легким разочарованием заметила она. – А ваш отец не собирается посетить родовое гнездо?
Под ее испытующим взглядом даже Варька не нашлась, что сказать.
– С этой минуты вы говорите только по-немецки, – потребовала старуха. – Выше подбородок, спину прямее.
Она сама являла образец остзейской непреклонности. Длинная, худая, вся в черном – не потому, что траур, а потому, что темные цвета подчеркивают превосходство.
– Анхен, Мария, рада вас видеть. А вот вы, Варвара, немедленно переоденетесь в платье.
– Ни за что. – Девушка воинственно выпрямилась. – Я голосую, я взрослая.
– Только не здесь, – отрезала старуха. Ее черствые пальцы держали правнучку за подбородок. – Если ты взрослая, не жди подарков на Рождество.
– Нет-нет-нет! – хором закричали Аська и Маруся. – Мы все пойдем на ночную мессу в Домский. Не выгоняй ее!
Не выгоняй из детства! Их отца она до сих пор не смогла выгнать. Должно быть у человека место, где его всегда принимают? А раз принимают его, то примут и того, кто ему дорог.
По пути они с Еленой телепортировались в Ригу – всего на час. Мать и отец Кройстдорфа действительно были рады. Но Коренева поняла: рады потому, что им, в сущности, все равно. Алекс навсегда остался для них только третьим сыном – не наследником. По-настоящему, самозабвенно, его обожала только бабушка. И, едва взглянув на нее, невеста осознала почему.
– Теперь я знаю, каким ты будешь в старости, – шепнула она.
– Говорим по-немецки, – шикнула на них баронесса.
– Но я плохо… – Елена поймала умоляющий взгляд жениха. – Гутен абенд, мадам.
Она сразу оценила преимущества родового гнезда: лес, взморье, водопад и замок. Каждый мечтает о таком! Точно перешагнув в зазеркалье, баронесса Амалия получила свое счастье – флюгера, беседки, цветники, разбитые на бывших валах… Когда-то Шлосс-Фаль радовал глаз. А потом перестал.
Бабушке он достался запущенным и старым. Половицы скрипели. В башне провалилась крыша. Во рву цвела белоглазая крапива. Из нее предстояло связать рубашку, накинуть на разрушенное здание, чтобы оно, как в сказке про диких лебедей, снова превратилось в прекрасного принца. Баронесса это сделала. Она почти не помнила дедушку Алекса. Помнила только, как растила детей и восстанавливала замок. Внук говорил, что бабушка похожа на старую фею из «Снежной королевы», у которой в волшебном саду чуть не осталась Герда по пути к Каю.
Таким волшебным садом для внуков и правнуков стал Фаль. И теперь ее любимец привез сюда… Амалия чуть не назвала Елену «второй женой». У нее возникало странное чувство при взгляде на эту пару. Когда Алекс тянулся за подливой, невеста уже подавала, потому что и сама взяла минутой раньше. Они договаривали слова и, вероятно, додумывали мысли друг за друга. В этом была угроза быстро надоесть. Но был и величайший соблазн принять другого человека за самого себя.
– Ты ее любишь? – прямо спросила баронесса.
Внук занервничал. Любит ли человек свою руку или ногу? Конечно. Но чаще даже не замечает этого.
– Мадам. – Кройстдорф минуту помедлил. – Окажите мне услугу. Дайте слово: если что-то случится… со мной или там, в большой империи, вы предоставите убежище не только моим дочерям, но и этой женщине.
Амалия сморгнула.
– Все настолько серьезно?
Алекс помучился и кивнул.
– Да. Более чем. И я хотел бы, чтобы она спаслась…
Бабушка подняла руку и взъерошила его волосы.
– Тогда поторопись, милый. У Фаля до сих пор нет наследника мужского пола. Сделай ей сына.
Кройстдорф напустил непонимающий вид.
