– Побочные дети есть? Ну так, чтобы я знала.
– Нет, – ужаснулся Макс. – А у вас?
– Нет. За кого вы меня принимаете? – Принцесса покусала губку. – Что же нам все-таки делать?
Жених не знал, как и предложить единственно возможный выход. Предложила она.
– Приходите вечером. Сможете? Я имею в виду: пройти тихо в мой флигель. Так, чтобы не обеспокоить фрейлин. Их специально наняли на этот случай – следить за мной.
– А вы окно откройте, – осмелился Макс. Он впервые в жизни так романтично попадал к даме. И если честно…
Жених пришел. Надо же познакомиться ближе. Понять, могут ли они быть вместе? Смогли.
– Зачем вы меня обманули? – спросил царевич, когда уже чувствовал себя молодцом. Девушки изо всех сил хотят выглядеть хуже, чем есть на самом деле!
– А вы меня? – Она ни за что не хотела уступать первое слово.
– Неловко было, – признался Макс. – Не хотел, чтобы вы считали меня… Так вам понравилось?
С тех пор прошло 12 лет. А они все нравились друг другу. Растили пятерых детей, пережили его превращение из мичмана в наследника, а из наследника в императора. Неужели теперь не переживут? Ведь жена знала и о его грехах – неизбежных, но от этого не менее обидных для нее.
Еще вчера Татьяне Федоровне казалось, что эти неотвязные дамы-прилипалы – главная угроза ее семье. Теперь выходило: угроза семье – сам муж. Такого императрица не ожидала. Она приняла его сбивчивые откровения, как когда-то приняла его самого – целиком, без исключения, со всеми привычками, недоученными языками, недочитанными книжками, страстью играть по ночам на трубе, громко сморкаться, закрыв нос платком, или хохотать по поводу и без повода.
Неужели все? Другой человек. И мыслит, и чувствует иначе. И хочет иного. Может, она уже не нужна? Пятеро детей – не шутка. Потеряла прежнюю свежесть и красоту.
Что до Макса, то он никогда не считал ее красавицей. Просто желанной. Очень желанной. До смерти. До потемнения в глазах.
И вот теперь они постились. Оба недоедали и косо поглядывали друг на друга исподлобья, как при первой встрече. Голодны. Как минимум не сыты.
Татьяна Федоровна носила шестого, и муж всей душой был против поста для нее. Старался сбить супругу то на белую рыбу, то на соленые грибы, то на икру. Только бы не сидела на хлебе и воде. Императрица терпела. Не сухая корка вставала у нее поперек горла. Его обеспокоенный взгляд. Она не корова! Неужели потому только и заботится, что жена ждет его ребенка? Сама не нужна?
Ах, если бы они только поговорили друг с другом. Но и на пустые разговоры – пост.
Одновременно Татьяна ревниво посматривала вокруг: на кого глядит, с кем беседует? Из женщин, конечно.
Максу это надоело. Терпел-терпел, не вытерпел. Вечером помолился, и ноги сами повели не в кабинет на кушетку, а в спальню. Где она не посапывала, нет, а грызла уголок мокрой от слез подушки.
Вскинулась, услышав скрип двери и увидев свет.
– Нельзя.
Нельзя – можно, какая разница? Поехали. Потом будем крушиться.
На следующий день Государь был мрачнее тучи. Поцеловал жену. Пошел в Успенский собор. Теперь Татьяна Федоровна не беспокоилась больше ни за себя, ни за него, ни за их будущего младенца. Боялась только, что патриарх всыплет ее супругу по первое число.
Макс, с трудом преодолев себя, шагнул под благословение. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы все понять.
– Сорвались, дети? – мягко спросил Алексий. – На все воля Божия.
Император даже опешил от такой снисходительности.
– Вы что же, не наложите епитимью?
– Само собой, наложу. – Старик покачал головой. – Потому что одобрить вас сан не позволяет, а осудить – жизненный опыт. Ну? Тебе легче?
Макс задумался. Да, без сомнения. Если бы не чувство вины, просто крылья выросли!
– Не тужи, – молвил старик. – Бывает, что и вечер мудренее утра. Безгрешным ходить грешно. У нас и святые – наименее грешные. Так что стыд за себя – дело хорошее, но покаяние лучше. – Алексий похлопал Максима Максимовича по склоненной спине. – Еще две недели впереди. Иди-ка домой. Гожи ли царю твои придури? Ты не устоял в посту. Потом вся страна не устоит в битве. Жду вас обоих на исповедь.
И все. Ни упреков, ни назиданий. Император вышел из собора очень озадаченный. Он сделал то, что сделал. Ну грешник. Ну виноват. Зато теперь почувствовал себя самим собой. Исповедуется, причастится, будет почище.
Примерно это Макс и сказал жене:
– Поплакали и живем дальше. Да твой я, твой.
