действенно. Три поколения головы не поднимали. Снова началось?
Карл Вильгельмович заворочался и застонал во сне. Теперь под статью подпадали не только арестованные за торговлю «чубаками». Широкая сеть, просто грейдер, пройдет по всем присным. Ее назовут «репрессиями». Но отступать некуда. Задний ум крепок. А позади у нас – мор, глад и семь казней египетских.
Алекс вспомнил, что Елена сказала ему в вертолете, на обратном пути от Витуса под Томск:
– Только не пачкайся… – Ей уже тогда было понятно, куда идет дело. Внизу плыли остатки воркутинских лагерей – «Терновое кольцо России».
Что теперь? Государь опасается неизбежного. И потому сердится, как Елена, кожей чувствуя опасность. Можно уменьшить размах, смягчить удары, но изменит ли это суть происходящего? Чрезвычайные меры… Нельзя запускать маховик. Но и удерживать его скоро не хватит сил.
Алекс проснулся от испуга. Двумя часами раньше намеченного. Стянул с себя очки, в которых сразу что-то затрещало: никак электрический импульс? Выключил прибор. Несколько минут сидел с вытаращенными глазами. Со стороны могло показаться: думал. На самом деле пытался прийти в себя.
Потом, чуть поколебавшись, соединился с кельей патриарха в Даниловом монастыре. У шефа безопасности имелась прямая линия, которой тот пользовался крайне редко.
Алексий даже поперхнулся от неожиданности, увидев погрудную голограмму Кройстдорфа над своим обеденным столом. Впрочем, пост, еда нежирная – сухарики с солеными грибами – особого аппетита не вызывают, могут и подождать.
Слова, сказанные Карлом Вильгельмовичем, еще больше удивили Божьего человека.
– Умоляю, аудиенция.
Патриарх задумчиво кивнул, не успев еще сказать ни «да», ни «нет», как Кройстдорф принял движение головы за согласие. Напротив обеденного стола возникла зеленоватая полынья телепорта, и шеф безопасности вышел из нее на паркет патриарших покоев.
– И не боишься? – Алексий кивнул на закрывающийся проход. – Слыхал, ты и после императорской аварии прыгал?
– Времени нет, – пожал плечами Кройстдорф. – На все воля Божья.
Алексий покряхтел.
– Стало быть, ты полагаешься на снисходительность Творца?
– Все полагаются. – Карл Вильгельмович быстро окинул взглядом трапезную.
Сводчатый невысокий потолок, стены с рисунком ползущих виноградных лоз – поновлено на основе XVII века. По углам зеленые изразцовые печи с картинками. Ушастое существо – «Заяц дикой». Мужик-бандурист – «Песни приумножаю». Сторожевой пес – «Всех караулю». Кройстдорф чуть не рассмеялся: «Про меня». Сказочная старина. Кажется, что за стеной вот-вот застучит копытами Конек-горбунок. Или высоко на спице прокукарекает Золотой Петушок, а в слюдяное окошко влетит Жар-птица, уронив на пол огненное перо – руки не обожги!
Но привычный глаз шефа безопасности сразу выхватил неприметные объективы следящих камер за потолочной лепниной. Он щелкнул в воздухе пультом, вшитым в его телефон, выключая прослушку, к чести его ведомства, не ими поставленную. Внутренняя. Пусть попы помучаются с настройкой.
Патриарх похмыкал.
– Есть хочешь?
«Интересно, почему Владыки разговаривают на „ты“?»
– Нет, – вежливо отказался Кройстдорф. – А потом вдруг брякнул: – Не могу. Вторые сутки рвет, что бы в рот не взял.
Алексий душевно пособолезновал.
– Видел твои геройства по сети. Слушания в Думе – не шутка. Нервничаешь?
К еще большему изумлению патриарха, гость досадливо поморщился:
– Справлюсь. – А потом воззрился на Божьего человека красными от бессонницы глазами. – Совет нужен.
– К пастору.
– Не личное дело, – отрезал Алекс. – Всех касается. Что тут пастор может?
– Тоже верно, – согласился патриарх. – Говори, раз пришел.
Старик указал на стул. Сам сел рядом и, позвонив в медный колокольчик, заказал чаю с лимоном. Пьет гость, не пьет – не важно. Будет пить. Сам не заметит. А за чаем, как известно, в голову приходят только благие мысли.
Карл Вильгельмович глубоко вздохнул, точно собирался нырять в прорубь на Крещение, и выложил патриарху свои страхи насчет ареста виновных в Сибири и того числа людей, которых потянет под статью их осуждение. Не называл ни имен, ни подробностей. Старик кивал. Ему имена были без надобности, только закрывая ужасную картину, которая рисовалась в голове у шефа безопасности.
– Начни хватать, – сказал тот, – и колесо закрутится. Народ у нас, сами знаете… справедливость любит. В ее не лучших проявлениях.
Алексий покачал головой, посмотрел в осунувшееся лицо Кройстдорфа: даже жаль, что не его паствы овца.
– А ты совестливый человек, – сказал вслух. Помолчал, потом добавил: – Но все же только человек. Как все мы. А без благодати такие дела не
