впервые в жизни приложился к бутылке, и никто его не остановил. Бухач был мерзким пойлом, но Илюха отважно глотал его, пока в конце концов не упал без чувств и не уснул в собственной блевотине.
А когда наутро с трудом разлепил глаза, то решил, что ночью приходил Морок и пытался отрезать ему голову, но почему-то не довел дело до конца. И лишь отсутствие крови убедило испытавшего первое похмелье Илюху, что его догадка неверна.
В эти дни они с отцом были словно чужие. Казалось бы, гибель семьи должна была их сплотить, но вышло наоборот. Отец корил себя за то, что недооценил коварство «зверя». Сын сокрушался о том, что бросил оружие и сбежал. Не потеряй он карабин, то мог бы вернуться и прикончить Морока, прежде чем тот начал резню. Друг друга Мизгирь и Илюха ни в чем не обвиняли, но и утешать не торопились. Никто ни на кого не обижался, но выглядело именно так. Каждый переживал свое горе в одиночку, уйдя в себя и не ища успокоения. Тем более что искать его все равно было бесполезно.
Горе горем, но к исходу второго дня этой свирепой тризны у скорбящих закончилась вода. Что с учетом мучившего всех похмелья оказалось сродни катастрофе. Мизгирь был в шаге от того, чтобы пустить себе пулю в висок, но самоубийство обезвоживанием в его планы не входило. Поэтому стрельбаны, похмелившись, собрали оружие, манатки и отправились в Погорельск.
Если кто-то наблюдал за их вторжением в город пять дней назад, сегодня он узнал бы их с трудом. Теперь это была натуральная кодла пьяниц, грязных, небритых и разящих перегаром. Но по-прежнему вооруженных и опасных. Или, правильнее сказать, еще более опасных, чем раньше, ведь в каждом из них клокотал гнев, готовый в любой момент вырваться наружу.
Илюха плелся следом за всеми с такой же тяжелой раскалывающейся головой и злобой на сердце. Как бы ни было ему мерзко, на второй день он снова глотнул бухача, искренне полагая, что физические муки притупят ему муки душевные.
Отчасти так и вышло. Но когда наступило отрезвление, стало только хуже. Илюха терпел. Стискивал в руках «итальянку» Горюева, затвор которой ему повезло отыскать (разобравший винтовку Морок выбросил затвор далеко, но недостаточно, и вдобавок тот блестел на солнце), и шел за пьяным отцом, так же шатаясь от похмелья и усталости и так же порой спотыкаясь на ровной дороге.
Ближайшим источником воды, известным Мизгирю, была бандитская фляга в убежище «святых». Томимая жаждой отнюдь не великолепная семерка дотащилась до него и поняла, что опоздала. Кто-то побывал здесь до стрельбанов. По всей видимости, это были чулымцы, забравшие своих убитых, а затем спалившие логово Морока почти дотла. Фляги на пожарище не обнаружилось. И ценных вещей в сейфе – тоже.
– Это кабак? – спросил охрипшим голосом Мизгирь, указав на здание в паре кварталов дальше по улице. Оно выглядело почти целым, разве что, как и остальные, лишилось оконных стекол.
– Ага. «Мазутное счастье», – ответил Кайзер. – Бар толстяка Крапчатого. Того самого, над чьей дочкой надругался Петька Дерюжный.
– Идем туда, – решил за всех комвзвода. Никто не осмелился перечить. Да и с чего бы? Пожарное депо – второй известный стрельбанам источник воды – находилось на восточной окраине, а до «Мазутного счастья» было рукой подать.
Осуждавшие недавно чулымцев за безалаберность, теперь стрельбаны сами уподобились им. И шли по улице с таким видом, будто являлись хозяевами города. Или, вернее, того, что от него осталось. Разве только чулымцы бравировали друг перед другом, а стрельбаны вели себя так из-за смертельной усталости и тупого равнодушия ко всему.
Окна первого этажа в «Мазутном счастье» были заколочены досками, а на подходе лежало три изрешеченных пулями разлагающихся трупа – верный признак того, что здесь кто-то обосновался. Но Мизгирь не стал кричать, выясняя, так это или нет, а продолжал идти к бару, не тревожась о том, что его могли взять на мушку. Кайзер и прочие следовали за командиром и не пытались отговорить его от рискованного поступка.
Разумеется, их заметили, прежде чем они добрели до цели.
– Куда это вы намылились, черт бы вас побрал? – прокричал им кто-то из окна второго этажа. Судя по голосу – не Крапчатый. Этот человек скрывался за межоконным простенком и целился в незваных гостей из автомата. – Разве не видно, что бар закрыт?
– Нам нужна вода. И выпивка, – отозвался Мизгирь, продолжая идти. – Мы заплатим. Деньги у нас есть.
– Я что, неясно выразился: бар закрыт! – повторил крикун. – За водой идите к Кесарю в пожарное депо. А выпивку ищите где хотите – меня это не колышет! Проваливайте! Или я буду стрелять!
Трупы вокруг давали понять, что эти угрозы – не пустой звук. Если бы в свой предпоследний визит сюда комвзвода угодил в такую ситуацию, он не стал бы нарываться на драку – кто знает, сколько вооруженных людей забаррикадировались в «Мазутном счастье»? Однако слишком многое изменилось за минувшие дни не в лучшую сторону. Да и сам Мизгирь был уже не тот, что прежде.
– Стреляй! – крикнул он хозяину. – Давай, окажи услугу, сделай доброе дело! Только, чур, не промахивайся, а то я решу, что ты, сукин сын, меня не уважаешь!
– Я что, по-твоему, шутки шучу?! – разъярился автоматчик. И выпустил короткую очередь под ноги капитану. Очевидно, в качестве последнего предупреждения.
А в следующий миг по окнам и простенку, за которым стоял хозяин, ударил шквальный огонь. Мизгирь и стрельбаны вскинули оружие и ответили на здешнее гостеприимство в столь же невежливой манере. Растерявшийся поначалу Илюха тоже присоединился к остальным, ибо что еще ему оставалось делать с заряженной винтовкой в руках?
