Трибунал продолжал мучить ее своими вопросами: снова вспомнили дерево фей, спрашивали, видела ли она там волшебных существ; спрашивали о ее знамени. На что Жанна ответила, что гораздо больше почитала знамя, чем меч. Сердце у Габриэля болезненно екнуло: «Если бы меч был сейчас с тобой…»
– Я предпочитала знамя, потому что никого не хотела убивать.
– Не хотела?
– Никогда. – Голос Жанны прозвенел сталью, не оставляя сомнения в ее искренности.
– Тебе голоса велели ненавидеть бургундцев и англичан? – снова взялся за дело Кошон.
– У меня было большое желание и стремление, чтобы мой король получил свое королевство и объединился с герцогом Бургундским. А что касается англичан, я всегда хотела, чтобы они покинули Францию, о чем просила их перед каждой атакой. – Она посмотрела на Кошона, затем чуть склонила голову набок, взгляд Жанны сделался рассеянным, и впервые с момента ее появления в часовне лицо девушки начало излучать слабый свет.
– Ее голоса с ней, – прошептала Флер, и Габриэль, не в силах говорить от душевного просветления, только кивнул в ответ.
Жанна заморгала и снова посмотрела на Кошона:
– Не пройдет и семи лет, и англичане понесут гораздо большие потери, чем под Орлеаном. Они потеряют все, чего достигли во Франции. И произойдет это в результате великой победы, которую Отец Небесный пошлет французам.
Трибунал взорвался и засыпал Жанну вопросами, требуя от нее назвать день, час и место, где это свершится. Но девушка лишь качала головой:
– Мои голоса велели не говорить вам большего. И я боюсь вызвать их неудовольствие гораздо сильнее, нежели ваше.
– Ты веришь, что на тебе благодать Божья? – спросил Кошон с притворной беззаботностью.
Повисла тишина. Сейчас, что бы Жанна ни сказала, это навредит ей и навлечет на ее голову проклятие. Если она скажет «да», ее обвинят в ереси, поскольку никто не может этого знать, если она скажет «нет», тем самым все сказанное ею будет ложью.
Но девушка казалась абсолютно спокойной. Нежная улыбка появилась на ее лице, а сияние усилилось, когда она заговорила:
– Если бы не благодать Божья, разве бы Отец Небесный позволил мне быть там, где я была? И будь я лишена Божественной благодати, послал бы Отец Небесный меня туда, чтобы я стала самой несчастной женщиной в мире, зная, что на мне нет Божьей благодати.
Слова Жанны прозвучали в звенящей тишине. Трибунал молчал, повергнутый в оцепенение простой крестьянской девушкой, изнуренной, но с таким изяществом и смирением сумевшей обойти искусно расставленную теологическую ловушку.
Тишину нарушила Жанна. Она добавила:
– Я верю, мои голоса говорят мне, что я буду спасена. Я верю в это так твердо, как будто это уже свершилось.
Д’Эстиве, каноник маленького роста с жестоким лицом, пришел в себя первым:
– После такого откровения ты веришь, что больше не можешь совершить смертный грех? – Он покачал головой, тряся густой шевелюрой.
– Мне об этом ничего не известно, но я во всем полагаюсь на Отца Небесного.
– Очень весомый ответ, – сказал д’Эстиве.
– И для меня это великое сокровище.
Туман, печально наплывая серыми мягкими волнами, стер сияющее лицо Жанны. Саймон был практически уверен, что в последний раз видел лицо Девы таким спокойным и умиротворенным.
Черт возьми!
– Это предсказание Жанны, – раздался голос Виктории, – оно сбылось?
Саймон кашлянул, прочищая горло.
– Это… а, да. Через шесть лет Париж перешел в руки французов. Если бы только она могла дожить до этого момента и увидеть все своими глазами.
– На сегодня достаточно? – мягко спросила Виктория.
Достаточно ли? Возможно, это будет его последним воспоминанием о Жанне д’Арк – отважная девушка, не сломленная заключением, наполненная живым духом и верой, твердой как гранит, исхудавшая и слабая, но еще не сожженная.
– Нет, – ответил Саймон.
Он не мог отпустить Жанну. Не сейчас. Кто знает, может быть, он никогда не сможет ее отпустить.
– Хорошо, – послушно сказала Виктория, и туман снова заклубился.
32
Габриэль стоял на кладбище. Его окружало еще несколько человек, все они жадно смотрели на помост, наскоро возведенный для жестокого представления, которое должно было разыграться. И хотя юноша находился среди толпы, за два десятилетия своей жизни он никогда еще не был так одинок.
Флер с ним не было.
Маленький мальчик ждал его внизу у лестницы. «Твой Цветок просил меня сказать тебе, что она больше не может этого выносить. Она сожалеет, но
