Жанна, в тонкой сорочке, даже сейчас держалась прямо. Для позора сбрили ее длинные вьющиеся черные волосы. На бритую голову надели бумажную остроконечную митру с надписью «Еретичка, вероотступница, идолопоклонница». Митра была ей велика и все время сползала на глаза, практически полностью закрывая их. Та часть лица, что Габриэль мог разглядеть, была избита в кровь и сильно распухла, возможно, и ее глаза заплыли, и, возможно, она даже ничего не видела.
Жанна… Жанна… этого не может быть… все должно было закончиться совсем не так!..
Когда солдаты в доспехах подтащили несчастную к столбу, а дюжий палач начал обматывать ее хрупкое тело цепями, Габриэль Лаксарт не выдержал. Слезы брызнули из его глаз, застилая страшную картину, он разрыдался.
Господи, возьми мою жизнь, спаси ее… не дай палачам расправиться с ней… Она так горячо любила Тебя, она делала все, о чем Ты просил…
– Шевелись, что ты там копаешься! – крикнули из толпы палачу.
– Да, поторапливайся, мы хотим успеть вернуться домой к ужину! – подхватил другой, и разразился смех – злобный, кровожадный, сатанинский.
У Габриэля потемнело в глазах. Он, крича что-то неразборчивое, с яростью бросился в толпу, расшвыривая всех, кто попадался под руку, он искал тех иродов, которые торопили агонию Жанны. Добраться до помоста, вырвать девушку из рук палача, укрыть в безопасном месте.
Десяток ассасинов, до времени растворившихся в толпе, одновременно обнажат скрытые клинки, как ангелы мщения, посланные Богом, уничтожат тех, кто хочет отнять жизнь у Его избранницы.
Но ничего этого не произошло.
Не было Божественного гнева. Не было ассасинов. Был только костер – адское наказание для самой чистой и возвышенной души из всех, кого Габриэль когда-либо знал.
«Я не могу этого видеть, – подумал Саймон. – Я не вынесу».
Жар ударил ему в лицо. Дым набивался в рот, а он продолжал кричать. Его схватили за руки и повалили на землю. Падая, он успел лишь заметить, как священник поднес к Жанне крест, чтобы она могла сосредоточиться на нем взглядом и хотя бы на миг забыться и облегчить агонию в удушающем пламени, превращающем ее живое тело в пепел.
Увесистый кулак стер картину мира. В последнее мгновение, погружаясь в милосердный мрак беспамятства, Габриэль услышал крик Жанны – пронзительный, испуганный и полный силы, голос, мало похожий на тот, что он так любил. Это было только одно слово: «Иисус!»
– Саймон? – раздался голос Виктории.
Саймон очнулся, лицо заливал пот, он с трудом дышал.
– Виктория? – позвал он. Голос его дрожал. – Я что, вырубился?
– Нет, но ты мне не отвечал.
Не находилось слов описать то, что он чувствовал. Разбитый, потерянный, опустошенный, захлебывающийся от ярости… но все это было внутри и на поверхность не прорывалось. Саймон тяжело сглотнул и глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь.
– Я хочу кое о чем попросить тебя.
– Я сейчас тебя вытащу.
– Нет! Нет. Я не об этом хочу попросить. Мне нужно проследить дальнейшую жизнь Габриэля.
– Категоричное «нет». После того, что мы только что видели, я думаю…
– Мне это очень нужно, Виктория. – Слова вырывались, как кровь из открытой раны. – Мне нужно знать, что он все это сможет пережить. Я хочу увидеть мать его ребенка, хочу знать, доживет ли он до оправдательного процесса, который вернет Жанне ее честное имя. Я хочу знать, будет ли он когда-нибудь счастлив.
– Саймон, а что, если он плохо кончит? Если у него нет будущего? И он никогда не увидит своего ребенка? Что, если он зальет горе вином или будет намеренно лезть в бою на рожон, пока не погибнет? Или совершит прыжок веры, ясно понимая, что погибнет?
Саймон поморщился:
– Но я, по крайней мере, буду знать. И я как-нибудь с этим справлюсь.
Виктория что-то пробормотала по-французски. Хэтэуэй понял, она была очень недовольна. Но все же тихо сказала:
– Хорошо.
Час спустя Виктория сняла шлем с его взмокшей головы. Она смотрела на него с той же мрачной решимостью, которая, как он знал, плескалась и в его глазах.
– Ты знаешь, что нам нужно делать, – почти прошептал Саймон, когда она дрожащими руками расстегивала на нем застежки ремней.
– Да, – твердо ответила Виктория. – Знаю.
33
После полудня они втроем встретились в Гайд-парке, куда каждый из них добирался с разных станций метро. Нервы Саймона были сильно напряжены, когда он шел мимо семей с детьми, которые с громкими криками и смехом от всей души резвились в опавшей листве; мимо мужчин и женщин, по
