– И это все?
Дюнуа рассердился:
– Дева, мы вынуждены ждать, когда ветер переменится. У меня есть опытные генералы, крепкие солдаты, в городе много смелых людей, но я всего лишь человек.
– А я всего лишь девушка, – сказала Жанна, – но и вам, и мне помогает Бог, Он на нашей стороне.
Она закрыла глаза, сложила руки и склонила голову. Ее дыхание практически замерло, а лицо разгладилось. Свет, который Габриэль так любил, засиял, словно он истекал из ее сердца. Дюнуа не видел этого света, и видно было, что он боролся с собой, чтобы не прервать ее молитву.
Габриэль наблюдал за лицом Жанны, видел, как ветер играет ее короткими черными волосами, раздувая их и закрывая ее левую щеку.
И вдруг ее волосы упали на правую щеку.
Дюнуа ахнул и удивленно уставился на Жанну, затем посмотрел на Габриэля, облизал палец и не раз, а дважды проверил направление ветра.
Жанна открыла свои большие синие глаза и тихо улыбнулась.
– Бог милостив, – просто сказала она.
Орлеанский бастард тяжело сглотнул и сказал:
– Я отдам приказ.
Туман вновь заклубился густыми облаками.
– Не верю своим глазам, – сказала Виктория. – Неудивительно, что они все уверовали, будто она посланец Бога.
– И она даже не прикоснулась к своему мечу, – подхватил Саймон. – Ветер поменял направление практически мгновенно. Отличный пример того, как можно уложиться в кратчайшие сроки. – Саймон не хотел развивать мысль о том, что Жанна сама являлась частицей Эдема. – Еще одна небылица стала историческим фактом.
– Да, – согласилась Виктория. – Я никогда не слышала имени Ла Гира, но второе – Жиль де Рэ… откуда оно мне может быть известно?
Саймон грустно улыбнулся.
– В народном сознании Жиль де Рэ превратился в легендарного Синюю Бороду, – сказал он. – Он тратил свое огромное состояние на пьесы, воспроизводившие орлеанские события, а потом был обвинен в оккультизме, и… скажем так, убийство, возможно, сотни детей – не тот подвиг, с которым хочется войти в историю.
– Неужели это правда? Синяя Борода? Все это не вяжется с человеком, к которому Жанна была очень расположена.
– Он действительно был ей предан, – сказал Саймон. – Ее смерть его просто уничтожила.
– Вероятно, ее смерть подтолкнула его к пропасти. Как жаль!
– В последнее время некоторые ученые выдвинули версию, что обвинения в убийствах были ложными и признаться в них его вынудили под пытками. Но, учитывая тот поток туристов, которых привлекает его мрачная репутация, вряд ли ему когда-либо удастся вернуть себе доброе имя.
– Ваш новый подход может раскрыть эту тайну?
– О, вы начали видеть смысл в моем подходе? Хотелось бы, чтобы и Риккин его увидел! Ну а пока давайте продолжим.
Предыдущая ночь, по общему признанию, была триумфом Жанны. Пока французы перестрелкой между мелкими отрядами отвлекали внимание англичан от дороги, Дева на белом коне во главе каравана повозок, груженных провиантом, так необходимым изголодавшимся жителям Орлеана, въехала в городские ворота. Ее приветствовали радостными криками и слезами облегчения. Ее обступили плотной толпой, к ней тянулись руки, желая прикоснуться к ее знамени, к ее доспехам, в крайнем случае к ее белому коню. В глазах орлеанцев она была спасительницей, с ее появлением народ уверовал, будто с них уже сняли осаду. В доме казначея Жака Буше – наполовину каменном, наполовину деревянном – для Жанны и ее свиты было приготовлено жилье, и впервые за долгое время она спала не в латах на земле под открытым небом, а в мягкой постели.
Но Жанна почувствовала себя преданной, когда сразу после того, как она поменяла направление ветра и тем самым усмирила французских генералов, Орлеанский бастард вознамерился отделить ее от войска. Оно должно было остаться за городом, в то время как Дева со своей свитой и небольшим отрядом охраны должна была сопровождать въезд в город обоза с провиантом. Пока она спорила с Дюнуа, Габриэль вспомнил чистое, яркое свечение меча и ту силу, которую он обретал в ее руках.
– Жанна, ты даруешь им надежду, – сказал он и заслужил от Орлеанского бастарда признательный взгляд. – Благодаря тебе сегодня ночью жители города уснут с радостью в сердце и на сытый желудок. У них будет хороший сон, а время битвы наступит с рассветом.
Утром пришла новость, что Дюнуа отказывается перейти в наступление, пока не прибудет подкрепление. Габриэль понимал военную логику в поступке Орлеанского бастарда – он не хотел повторения Селедочной битвы. Но юноша также знал, что Жанна, испытав столько отказов, недоверия, длительных путешествий и многочисленных расследований, горит желанием действовать. Ее слова о том, что ей отпущен год или чуть более, съедали Габриэля изнутри.
– Так… И что теперь?
