– Виктория, Вольдемара! Темные волосы, рост метр шестьдесят… Такая же фигура… Ах да, еще есть Ванессы, совсем забыла! Глупые имена… – она вдруг поняла, что заходится нервным смехом, размазывая по щекам слезы кулаками.
Теркина машина мчала на сумасшедшей скорости, в лобовое стекло летели тонны снега, мелькали пятна светофоров, перекрестки, а включенные дворники двигались по стеклу, как две секундные стрелки неумолимых часов.
Гильс надавил на газ, и джип с визгом тормозов подлетел к старому панельному дому на улице Рихарда Зорге.
– Виолетта… Виола… И не смей нести меня на руках, я не больна! – Влада, сорвав с лобового стекла елочку, сжала ее в кулаке и швырнула на приборную панель смятый картонный комок.
– Виола – это сыр. А еще музыкальный инструмент. Все, пойдем.
Влада оказалась выдернутой из теплого салона машины, но вдохнуть морозный воздух не успела, сразу оказавшись в подъезде. Гильс тащил ее за руку, поднимаясь по лестнице. Подошвы поскальзывались на рекламных листовках, выброшенных из почтовых ящиков и раскиданных под ногами. Впереди мелькала спина в кожаной куртке, пахло чьим-то подгоревшим новогодним ужином, из-за дверей доносились веселые голоса и музыка.
Внутри маленькой квартиры было темно и пусто. Влада влетела туда вслед за Гильсом, и, вырвав руку из его пальцев, бросилась метаться по комнатам.
Никого – девушка в пестром халате исчезла, оставив о себе только воспоминания в виде брошенной расчески и забытой у зеркала косметики. В пустой кухне, где когда-то звенели голоса веселой компании, только яростно хлопала форточка, которую терзал ураган. На подоконнике, как монумент, возвышалась трехлитровая банка с мутной водой, в которой накренился букет уже поникших роз. А вот посуда так и не была убрана: на столе громоздились тарелки, чашки, остатки пира.
Слышимость в панельном доме была прекрасной: от соседей через стену неслись звуки телевизора, который надрывался предновогодним концертом. «Потолок ледяной, дверь скрипучая…» – радостно выводил певец. О да, эти песни крутили обычно уже перед самой полночью, традиционно, неумолимо. Наверняка будет отлично слышно, как пробьют куранты…
В бессильной ярости даже безмолвные чужие вещи вокруг кажутся предателями и врагами: Влада пнула табуретку, и та грохнула на линолеум, швырнула чайник, и тот улетел в темный угол, расколовшись на куски.
– Ненавижу грязную посуду! – Влада сдернула со стола скатерть, и кухня зазвенела битым стеклом. Две крохотные черные чашечки разлетелись на стеклянные брызги.
– Влада…
Гильс остановился в проеме кухни, наблюдая за тем, как все превращается в месиво осколков.
Как раненый зверь, Влада металась по четырем углам, сметая со стола и полок все, что было способно разбиться или рассыпаться. Сахар, мюсли из пакета, пакетики чая – все это летело на пол и хрустело под ногами. Трехлитровая банка с букетом врезалась в стену рядом с холодильником, и розы сползли вниз по мокрой стене.
Сейчас хотелось уничтожить все, чего касались руки соперницы, которая улыбалась Гильсу и украла столько его времени.
– Владочка, – тихо принялся уговаривать Темнейший. – Скажи, что тебе сейчас нужно, что тебе поможет? Какие слова? Мне извиниться за то, что я пытался найти тебе замену? Или… за мою грубость с тобой перед балом?
– Да! – Влада пошатнулась и зашлась беззвучным смехом. – Я же мстительная, вот уж не знала! Я злюсь за то, что было перед балом, и хочу отомстить! Раздевайся, Муранов.
– Да не вопрос.
Гильс быстро сбросил куртку и уже взялся за футболку, но Влада вскрикнула и отвернулась.
– Стой, нет! – она спрятала лицо в ладони, осознав, что почти не отдает отчета словам. – Гильс, помоги мне! Я не понимаю, что мне сейчас нужно, что меня удержит на краю. Мне страшно, я срываюсь! Но я точно знаю одно. Я ненавижу… – Влада яростно стукнула кулаком по холодильнику. – Ненавижу то, что какая-то Валерия или Вероника знает то, чего не знаю я… Другие… сколько их было у тебя, но они знают то, чего не знаю я! Другие девчонки, но не я! Почему-то всегда, всегда не я!
– Влада, это ведь убьет тебя сейчас.
– Что тебе мешает, говори!
– Четыре слова. Незавершенный ритуал, который ты сорвала.
Кухню осветила яркая вспышка молнии за окном, и Влада на миг ослепла, перестав видеть все вокруг.
Сделала шаг в сторону и, оступившись, рухнула на колени. Опереться о пол пришлось ладонью, и в нее болезненно вонзилось битое стекло. Это немного отрезвило, и Влада застонала, разжимая дрожащие пальцы. По ладони, между осколками, глубоко вошедшими в кожу, струилась кровь.
– Больно? – на нее вдруг глянули два багровых глаза.
Гильс, опустившись рядом с ней на пол, перехватил запястья раненых рук, не сводя с нее застывшего взгляда, будто сам был сейчас смертельно ранен.
