Глава 21
Перекресток смерти
Родной, привычный мир был потерян и летел назад, все дальше и дальше.
Влада падала, лежа на спине и раскинув руки, будто ее тело медленно погружалось на дно холодного океана. Остаться не получилось, не вышло, не удалось.
Теперь только падать и падать в неизвестность.
Что вокруг – космос? Безвоздушное пространство, где нет ничего, кроме одиночества и ожидания неминуемой смерти?
Нет, в космосе звезды и темнота, а здесь ничего не было. Но свет был, он мелькал постоянно, словно кто-то водил тысячами неярких фонарей по слоистому багровому туману.
Тогда, может быть, это и есть смерть?
Тоже нет. У мертвых вряд ли саднит шея, ноют колени и распоротые ладони. Сохранилось и дыхание: воздух хрипло вырывался из легких. Значит, есть ощущение собственного тела. Значит, все еще жива, раз способна ощущать боль, если все еще может дышать, помнить, мыслить… любить.
– Гильс… – жалобно позвала Влада, понимая, что никто не отзовется. Это имя сейчас – все, что у нее есть. Все, что осталось от потерянного только что мира.
«Гильс, Гильс… Гильс…» – понеслось эхом.
Эхо было невозможно долгим, оно перекликалось на разные голоса, пока не улетело вдаль. Теперь только собственное дыхание отзывалось в ушах, как громовые раскаты.
Сейчас хотелось думать только о нем, вспоминать каждую секунду, каждое слово. Пусть его облик будет с ней, пока она в сознании.
Это было так легко – помнить его, не замечать темной половины горизонта, где ждала смерть, а думать только о нем. Только бы не рассыпаться в пыль, не исчезнуть навсегда.
Тело помнило – звуки его голоса, его сильные руки, жесткие губы, плечи… Путь любви пройден почти до конца, и какое же это удивительное и случайное счастье, подаренное ей в последние минуты!
Счастье – слово неожиданно согрело. Перед глазами замелькали странные пятна: яркие, но смутно знакомые образы…
– Привет, девчонки! – раздается голос в августовской духоте городского двора, – Мячик-то вернете?
Черноволосый мальчишка смотрит на одну из девочек, за стеклами темных очков пляшут багровые искорки. Девочка смущается, опуская глаза. Жаркий двор плавится, плывет, текут крыши домов, колышется серым озером асфальт…
А вот тот же мальчик, только помладше, лет восьми, яростно сжав кулачки, смотрит на печальную молодую женщину. Та, вжавшись в угол автобусной остановки, мнет в руках берет. Вокруг непогода, дождь льет как из ведра, только багровые зрачки мальчишки горят обидой и недетским горем.
– Иди, Гильсберт, тебя ждет отец, – наконец удается ей выдавить, придав голосу твердость, – Я уезжаю, а ты живи с ним и будь счастлив, мой мальчик! Берегите с Алексом друг друга.
– Не буду я счастлив, раз ты покидаешь меня! Ты должна бороться, отец неправ! Если ты не будешь бороться… Я тоже тогда уйду, и никогда больше никого любить не буду!
Женщина качает головой. Мальчишка, отвернувшись, бросается бежать, размазывая слезы загорелыми кулачками.
Видение остановки под дождем уносится, плывет, бледнеет.
Показывается другое. Изящная девушка, стоя в кафе за высоким столиком, радуется весеннему дню, отпивая ячменный кофе и поглядывая в окно, за которым сияет апрельским солнцем Большая Конюшенная улица. Прохожие идут мимо, разглядывать их интересно, будто в кино. Один из них вдруг привлекает внимание: горбоносый, смуглый парень, не такой, как другие. Он ловит ее взгляд, останавливается. Решительно входит в кафе, направляясь прямо к ней.
– Я Демид, – он с улыбкой протягивает ей руку. – А как тебя зовут?
Неимоверная наглость, сразу на «ты»! Да таких кавалеров она привыкла отшивать пачками. Она-то умеет находить ядовитые словечки и отпускать шуточки. Набрала воздуха, и…
– Тая, меня зовут Тая, – неожиданно смущается самая боевая отличница в институте. – Демид – удивительное у тебя имя.
Кафе, залитое апрельским солнцем, тоже блекнет и исчезает. Бесплотные тени мелькают вокруг, звучит едва слышный шепот, мелькают призрачные пауки.
Пауков тренирует хозяин, но не тот, кто называл себя Демидом. Юноша, отдаленно похожий на него, только в старинной одежде. Нежить
