Добржинский. Под какой личиной он скрывался, тогда установить не удалось, предпринятые розыскные мероприятия результатов не дали. И вот мелькнул огонек удачи — в Орше была обнаружена курьер московской резидентуры Мария Пеотух. Руководивший операцией особоуполномоченный Особого отдела ВЧК А. X. Артузов распорядился установить за ней наблюдение, и вскоре удалось вскрыть явочную квартиру пилсудчиков в Москве. Однако Добржинский почувствовал опасность и скрылся, сумев предупредить некоторых своих агентов. Вновь безрезультатные, длившиеся до июня поиски. И — удача: Добржинский был арестован на квартире одной из своих знакомых.
Первые допросы скорее походили на монологи Артура Христиановича Артузова, так как подследственный упорно молчал, отказываясь давать какие- либо показания. Аргументы, используемые Артузовым, так же, как и жесткая, без стремления найти контакт с Добржинским манера ведения допросов Романом Александровичем Пиляром, к сожалению, не сдвигали дело с мертвой точки.
Прошло несколько дней. Тактика, избранная Артузовым, оказалась более эффективной — допрашиваемый стал отвечать на отдельные вопросы, поддерживать беседу о сложившемся в связи с нападением панской Польши на РСФСР и Украину положении.
Сильное впечатление на него произвел допрос-беседа у заместителя начальника Особого отдела ВЧК Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Для бывшего польского резидента, считавшего себя чуть ли не тайным послом своей страны в Советской России, было лестно, что ему уделил внимание один из руководителей ВЧК.
Чтобы закрепить первые результаты, а главное — идеологически разоружить Добржинского, к работе с ним был подключен член ЦК коммунистической партии Польши Юлиан Мархлевский, старый революционер, не раз примерявший на себя тюремный костюм во времена царизма.
Вот как о встречах с Мархлевским позднее вспоминал сам Добржинский: «Больше допросов не было, меня начали воспитывать, повезли в Кремль к Мархлевскому. В Кремль меня повез на машине один Артузов… Мархлевский на меня произвел хорошее впечатление… говорили о Польше, о Пилсудском. Я в тот момент считал его коммунистом без 5 минут. Мархлевский разъяснил мне, что это не так… и правильно разъяснил мне с точки зрения коммунистической разницу между ППСовцами и большевиками…»
Забегая чуть вперед, добавим, что такие беседы, живой обмен мнениями, сопоставление позиций точек зрения на польско-советские отношения будут продолжаться между Мархлевским и Добржинским и все последующие годы.
Общими ycилиями Meнжинcкoгo, Артузова и Мархлевского удалось снять националистическую оболочку с политических воззрений Добржинского, разрушить в его сознании образ Пилсудского — вождя польских трудящихся, всех патриотов, отстаивающих независимость многострадальной Польши. Добржинский понял, что борьба с рабоче-крестьянской Россией на руку только белогвардейцам, отстаивающим идею «единой и неделимой», что, по существу, означало крушение надежд на самостоятельность Польши, а также польским панам и буржуа, усердно отслуживающим полученные от Антанты деньги.
В итоге Добржинский принимает далеко не простое решение — назвать всех агентов своей резидентуры, еще остававшихся на свободе. Лишь одно условие выдвинул он при этом — чекисты должны ограничиться высылкой их в Польшу.
Обдумав требования Добржинского, взвесив все «за» и «против» такого компромисса, Артузов доложил свои предложения председателю ВЧК.
Дзержинский просил довести до сведения арестованного, что после проведения следствия и установления полной картины деятельности резидентуры все агенты, являющиеся польскими гражданами, будут высланы за пределы РСФСР. По названным Добржинским адресам выехали группы чекистов. Сам же Игнатий Игнатьевич в сопровождении Артузова и его помощников направился в Петроград, где ему предстояла встреча с заместителем резидента — Стецкевичем, внедрившимся на центральную военную радиостанцию. Чекисты уже знали от Добржинского, что Стецкевич давно тяготится связью с польской разведкой, никакой активной работы не ведет, не раз в беседах со своим руководителем высказывал сомнения в правильности политической линии Пилсудского и даже заявлял о сочувствии большевикам, в рядах которых сражался с белогвардейцами и геройски погиб его старший брат.
Убеждать Стецкевича долго не пришлось. Уже на следующий день после встречи с ним Добржинского польский разведчик добровольно явился в номер гостиницы, где расположился Артузов, рассказал все, что ему было известно о разведывательной работе пилсудчиков в Петрограде, и выразил готовность выполнять поручения чекистов.
В общей сложности к концу июля Особый отдел ВЧК арестовал более десятка тайных помощников Добржинского, но, как и обещали чекисты, все польские офицеры после окончания следствия были через особистов Западного фронта переданы представителям пилсудских войск.
Что же касается самого Игнатия Добржинского, а также Виктора Стецкевича, они окончательно решили остаться в Советской России и помогать органам ВЧК в раскрытии диверсионных и террористических ячеек польской разведки.
Нельзя сказать, что далось это Добржинскому без душевных сомнений, раздумий и расчетов. Можно было, надеясь на снисходительность со стороны чекистов и военного трибунала, отбыть назначенный срок заключения, а затем заняться мирным трудом — к примеру, учительствовать, ведь за плечами как- никак два курса историко-философского факультета Московского университета. Это не то, что активно включиться в борьбу со своими бывшими хозяевами, которым поручик Добржинский служил отнюдь не за деньги, не за чины и награды. Не оставляла Игнатия Игнатьевича и тревога за судьбу брата, скромного музыканта Варшавского театра, единственного оставшегося в живых родного человека, который теперь становился заложником у белополяков.
На другую чашу весов легло разочарование в идеях Пилсудского, а также убедительные аргументы Мархлевского и Артузова. Не обошлось, видимо, и без революционного романтизма, надежды на близкую победу трудящихся, по крайней мере, в европейских странах.
И выбор был сделан. Вскоре педантичные клерки во втором отделе польского Генштаба занесли в досье на Добржинского следующее: «До мая 1920 года возглавлял разведывательную резидентуру в Москве, перебежав к большевикам, в настоящее время работает в ВЧК». Для офензивы он стал «чужим».
Но стал ли он «своим» для чекистов? Вернемся к письму Филиппа Медведя. Вот еще строки из него: «…они молодые, вели ответственную работу у белополяков и слишком скоро перешли на нашу сторону (после ареста) и стали убежденными коммунистами…» Не вполне доверял Добржинскому и особоуполномоченный Особого отдела ВЧК Роман Александрович Пиляр, участвовавший в следствии по его делу. Сомнения оставались и у Артузова. Было ясно, что необходима дальнейшая проверка Добржинского, и поэтому Артузов включает его, а также Стецкевича в оперативную группу, выезжающую на Западный фронт для оказания содействия местным чекистам в ликвидации подпольных групп «Польской организации войсковой», совершавших взрывы и поджоги в тыловых районах.
В списках группы Игнатий Добржинский значился уже как сотрудник для особых поручений под фамилией Сосновский. Этот псевдоним закрепился за ним на все последующие годы, поэтому и я буду так его называть.
Прибыв на Западный фронт, Сосновский по поручению Артузова отобрал из числа военнопленных поляков небольшую группу людей, способных выполнять задания особистов. Одним из критериев отбора явилась причастность к «Польской организации войсковой» (ПОВ).
Не вдаваясь в детали проведенных при самом активном участии Игнатия Игнатьевича мероприятий, отметим только, что они были успешными: за короткий срок удалось выявить и разоблачить несколько агентов и диверсантов противника. Как и полагали чекисты, большинство из них состояли в ячейках ПОВ.
Видимо, тогда и «родился замысел пропагандистской акции, преследовавшей цель породить у руководителей польской разведки недоверие к членам ПОВ, действовавшим в советском тылу, и таким образом сбить их активность». План действий чекистов одобрил Феликс Дзержинский.
Главным исполнителем был намечен Сосновский. Особисты исходили при этом из результатов проверки его на конкретных боевых делах. Немаловажную роль сыграли и биографические данные Игнатия Игнатьевича: с 1912 года, еще будучи гимназистом в Вильно, он принимал активное участие в деятельности различных польских военизированных кружков и союзов, затем установил связи с националистами, с 1918 года служил вольноопределяющимся в корпусе генерала Довбор-Мусницкого, где вступил в «Польску организацию войскову» (ПОВ) и по заданию своих шефов руководил восстанием рабочих в Сувалках и Гродно против немцев. В тот период Сосновский близко сошелся с капитаном Матушевским, возглавившим с конца 1919 года польскую военную разведку. Именно по его настоянию Игнатий Игнатьевич перешел туда на работу и после тщательной подготовки под кличкой Сверщ был направлен резидентом в Москву.
Подготовка к операции завершилась в конце сентября. А в один из первых дней октября линию фронта пересек старенький «Фарман», и пилоты разбросали над позициями польских войск листовки с текстом, озаглавленным «Открытое письмо к товарищам по работе в ПОВ — офицерам и солдатам польской армии, а также студентам — товарищам по университету от Игнатия Добржинского». В письме говорилось: «Еще минуту тому назад я находился на вашей стороне, вместе с вами я был обманут словами: «Родина», «независимость», «свобода и счастье народа», лозунгами, содержанием которых было и есть «капиталистические прибыли за счет трудящихся масс», «ложь», «темнота и нищета». Я имею право и обязанность немедленно после свободного и решительного перехода на сторону революционной борьбы сообщить вам и широким кругам, позорно обманутому и проданному собственной буржуазией нашему народу о своем поступке… Вместе со мной открыто и добровольно отказались от работы против Революции все мои идейные сотрудники, присланные в Россию из Польши. Большинство из них уже крепко стоит вместе со мной в рядах Революции».
Вскоре наша разведка сообщила, что в штабах и частях противника поднялся невероятный переполох. Как позднее писал Артузов, «поляки вопили об измене польской центральной разведки в Москве». Один из депутатов сейма даже опубликовал статью, где ставил вопрос о ликвидации ПОВ как вредной для польского государства организации, члены которой предают Польшу.
Руководители польского Генштаба требовали срочно принять «санкции» к Сосновскому, и чекисты действительно вскоре арестовали бывшего резидента поляков в Смоленске, некоего Берейко, направленного в Москву для ликвидации Сосновского.
Чтобы усилить эффект, достигнутый при проведении первой акции, 15 октября 1920 года чекисты распространили на польской стороне фронта еще одну листовку — «Измена ПОВ в Советской России». Ее подписали входившие в группу Сосновского Стецкевич, Пшепелинская, Заторская, Роллер, Гурский и другие. Заявив о добровольном переходе в «лагерь пролетарской революции», они призвали к этому своих бывших товарищей по ПОВ.
Как свидетельствовали оперативные данные, активность ячеек ПОВ в октябре—ноябре резко снизилась, отмечались факты отказа их членов выполнять шпионские задания. Многие задержанные чекистами агенты противника на первых же допросах давали развернутые показания, заявляя, что к этому их подталкивает и побуждает обращение Добржинского и других бывших членов ПОВ.
На завершающем этапе пребывания Артузова и его сотрудников на Западном фронте Сосновский выполнил еще одно ответственное, сопряженное с риском для жизни задание. Вместе с входившей в группу Юной Пшепелинской (ставшей впоследствии его женой) Игнатий Игнатьевич проник в состоявшую из поляков террористическую организацию, главной целью которой в тот период было уничтожить командующего фронтом Михаила Николаевича Тухачевского. Будущий маршал даже не представлял, как близко к нему подкралась тогда смертельная опасность.
Сосновский, благодаря своим волевым качествам, сумел стать во главе террористов и подставил их в конце концов под удар чекистов. Здесь, видимо, необходимо сделать небольшое уточнение, так как приведенные факты из деятельности Сосновского на Западном фронте явно не согласуются с оценками, которые давал в своем письме Феликсу Дзержинскому начальник Особого отдела фронта Филипп Медведь. Вероятнее всего, он просто не знал в полном
