родичи Мнишеков и прочие знатные шляхтичи, в том числе Адам и Константин Вишневецкие, католические священники, прислуга, парикмахеры, портные, музыканты и многочисленная охрана.
Бояре горестно качали головами, видя, какие огромные средства уходят из казны на проезд этой огромной свиты по русским городам и землям.
– Видите, бояре, как наши богатства спускаются ради девки-еретички, – осторожно говорил Шуйский, – а что будет, когда она царицею нашей станет?
– Опять беда, государь, – сказал Басманов. – Казаки на Москву идут с самозванцем.
– Ох, до чего ж ты осторожничать мастер. Еще ничего не случилось, а ты – «беда».
– Так поздно будет стеречься, когда случится.
– С каким самозванцем? Говори толком.
– Несколько тысяч казаков вверх по Волге движутся, и с ними какой-то Петр, вроде как сын брата твоего, Федора Иоанновича.
– Что за новости? Никогда не слыхал ни о каком сыне.
– Дык его никогда и не было. А они слух пустили, что-де родила царица Ирина, а Борис дитятю отнял да и спрятал у казаков. И ныне ребетенок этот подрос да на Москву-то и идет.
– И по какой надобности?
– Да вроде без злого умысла, тебя поддержать, а там кто его знает…
Димитрий нахмурился, раздумывая.
– Бучинский, слышь, напиши ему, что, дескать, коли и вправду он племянник мой, то велю ему спешить в Москву и тут мне поруку дать. А ежели нет – так пусть сидит у себя на Дону и боле людей не баламутит. А ты, Басманов, бумагу эту возьми и отправь кого-нибудь с ней к этому Петру, да вон хоть Юрлова-Плещеева.
– Сделаю, государь.
– И еще велю тебе, Петр Федорович: впредь меня этими глупостями не тревожь. А то как вбежишь, как закричишь «беда», так вот прям сердце каменеет.
– Ты, государь, горазд все трудные дела с ходу решать, а мне они все бедами кажутся, – засмеялся Басманов, поклонился царю и вышел.
Наконец прибыли гонцы Мнишеков: Марина с отцом и свитой подъезжает к Москве. Димитрий распорядился послать навстречу невесте покрытую серебром карету и дюжину белых лошадей. В селе Красном Мнишеков с богатыми дарами встречали дядя Димитрия Михаил Нагой и князь Рубец-Мосальский.
Такое огромное количество гостей требовалось где-то размещать, и Димитрий приказал слободским и посадским людям временно передать полякам свои дома в Китае и Белом городе, но этого не хватило, и царь повелел освободить Арбатский и Чертольский монастыри, чтобы и там поместить иноземных гостей. Москва зароптала. Но Димитрий, возбужденный предстоящей встречей, не обратил на это внимания. Переодевшись в простые одежды, он в сопровождении Бучинского и Шуйского инкогнито отправился смотреть церемонию прибытия Марины.
Третьего мая кортеж Мнишеков въехал в Москву и по старой смоленской дороге, называвшейся Орбат, направился к Кремлю. Воеводу и его дочь сопровождали бояре, дворяне и три дружины царских телохранителей. Впереди ехали несколько сот гайдуков с музыкантами, которые трубили и били в барабаны. При подъезде первых карет послышались пушечные залпы, а следом всю Москву огласил приветственный колокольный звон. По обеим сторонам Орбата толпились тысячи любопытных жителей, удерживаемых казаками и стрельцами.
Кортеж миновал Боровицкие ворота Кремля и, проехав мимо достраивавшихся дворцов Димитрия и Марины, достиг Вознесенского монастыря, где невесте предстояло жить до свадьбы.
– Чую, пришло наше время, – сказал Шуйский.
– Не пойму, о чем ты, князь? – удивился Василий Голицын.
– Да как же… Царь казну базарит, поляков на Москве без счета, аж монахов из келий повыгоняли. Народ серчает, так и до бунта недалече.
– Твоя правда, да мы-то тут при чем?
– А при том, что надобно нам этим воспользоваться. Взбаламутим народ еще поболе, царя скинем да и выберем кого-нибудь промеж себя.
Голицын недоуменно уставился на Шуйского:
– Господь с тобою, Василий Иваныч, мы ж сами, почитай, на трон его и посадили. Аль забыл, как прошлогод с тобою сговаривались царем его сделать? Что ж, не хорош он тебе боле?
– Прости, князь, – притворно вздохнул Шуйский, – да только еще тогда замыслил я Димитриевыми руками Годуновых скинуть, а потом и его самого. А тебе сказать не решился. Ты уж не кори меня, лучше давай вместе подумаем, как от него избавиться.
– Хитер, – усмехнулся Голицын. – А впрочем, твоя правда, царь-то у нас уж больно… необычный. Согласен я, сказывай, Василий Иваныч, что делать надобно.
– В общем, так, князь… Теперича будем пускать слухи, что царь, мол, самозваный и с Польшей уговор имеет: на Руси православную веру истребить, а