Василий Голицын нес жезл и скипетр, а Петр Басманов – державу.

Царя и его невесту посадили на чертожное место, рядом с ними сидел патриарх. К изумлению присутствующих, это было не венчание Димитрия и Марины, нет – панну Мнишек венчали на царство. И во всем храме не было ни одного русского, который бы не ужаснулся и не подумал: «И благоверных православных цариц наших на царство не венчали, а тут еретичка, да еще и не жена, а всего лишь невеста царя!»

Но Димитрий хотел польстить обожаемой Марине, показать ей, что в брак она будет вступать, уже будучи царицей. И потому патриарх, прочтя молитву, надел на польскую красавицу барму и корону. В первый раз со дня своего появления в Москве Марина сияла, гордость и ощущение собственного величия читались на ее лице, в глазах блестело торжество.

Священники принялись читать литургию, патриарх надел на Марину золотую цепь Мономаха, помазал ее, причастил, и… польская панна стала царицею московской. Грянул церковный хор, а бояре выстроились в очередь, чтобы принести новой самодержице обет верности и поцеловать ей руку.

По окончании коронации царский духовник обвенчал Димитрия и Марину. Сверкающие драгоценными камнями на одежде и коронах молодожены представляли собой поистине великолепное зрелище. Держась за руки, они вышли из церкви и застыли на крыльце, и князь Мстиславский осыпал царя и царицу золотыми червонцами. Грянул колокольный звон, запели литавры и трубы, закричали толпы собравшихся подданных. Новобрачные по красной парчовой дорожке вернулись в царские палаты, где уже был накрыт богатый стол.

Спустя час молодых, осыпая зерном и хмелем, под праздничную песню проводили в опочивальню, где их ждала роскошная кровать с балдахином и десятком перин, убранная собольими и куньими мехами.

Едва закрыв за собой дверь, Димитрий кинулся к жене, но та отстранилась.

– Что же, никто не придет, чтобы помочь мне раздеться? – недовольно спросила она.

– Кому ж прийти, любовь моя? Ведь сейчас лишь наше время, – засмеялся царь. – Я помогу вам.

– Нет, пан Димитрий, тогда уж я сама.

– Помилуйте, Марина, да зачем же? Теперь я во всех делах ваш лучший помощник.

Но царица настояла и, приказав мужу отвернуться, сняла с себя тяжелые платья и легла на кровать. Димитрий, стоя спиной, в нетерпении срывал свои одежды. Наконец-то он добился этой упрямой красавицы! Едва услышав голосок супруги, он кинулся к ней, заключил ее в объятия и увлек в сладостную пучину любовного безумия.

Следующим утром начались свадебные торжества, пышные и роскошные. Они должны были продолжаться несколько недель, но судьба решила иначе.

Недовольство Москвы росло день ото дня. Людям не нравилось и то, что Марина стала русской царицей, не приняв православия, и разнузданное поведение разгоряченных хмельным поляков. В ответ горожане принялись вооружаться, наказав московским купцам не продавать иноземцам ни пороха, ни пуль. Шуйский и другие заговорщики тоже не дремали, распространяли слухи о нападении шляхтичей на русских, о насилии над женами и дочерьми посадских и слободских, и народный гнев разгорался все сильнее.

Димитрий, опьяненный счастьем, ничего этого не замечал, вернее, не хотел замечать. Его вера в Божий промысел, хранивший его на протяжении многих лет, была безгранична. «Я царь, я бессмертный – что со мной может случиться?»

– Государь, на Москве беспокойно, – увещевал его Басманов. – То и дело случаются стычки с ляхами, они ведут себя нагло и срамно. Давеча насмехались над боярами, которые под ноги царице скамеечку поставили, кричали, мол, дивятся такой низости, хвастались, что их король не смеет требовать столь презренных услуг от вольных подданных.

– Да Бог с ними, поживут да уедут.

– Так ведь прежде может худое случиться, царь-батюшка! Я доносы каждый день получаю, что заговор служилый люд и бояре готовят. Пьяные ляхи в городе разбойничают, а иногда стреляют удовольствия ради, а народ-то все видит и тебя винит.

– Вот ужо задам я твоим доносчикам! Я держу в руке Москву и государство, ничто не смеет двинуться без моей воли. Посему прекрати наводить смуту, Басманов! Я счастлив жизнию и никому, даже тебе, не дам поколебать своей благости.

* * *

В среду, четырнадцатого мая, Шуйский под видом званого обеда собрал заговорщиков в своем доме. Хозяин, по обычаю, расположился во главе стола, рядом сидели братья Голицыны, Михаил Татищев, князья Мстиславский, Салтыков, Куракин и другие бояре да дворяне.

– Братья, – торжественно начал Шуйский, – пришел наш час. Год назад мы с князем Голицыным предались в руки самозванцу, чтобы устранить с престола проклятое семя Годуновых. Тогда мы в надеже были, что Димитрий станет опорой православной веры на Руси. Однако ж он над заветами предков наших надсмеялся и предался ляхам-иноземцам и ныне будет выполнять свои посулы Сигизмунду: введет на Руси латинство и отдаст Смоленские и Черниговские земли Литве да Польше. Не буду повторять все его прегрешения супротив отечества – они вам всем ведомы. Потому единственный способ для нас противиться – избыть поганого само- званца.

– Верно сказываешь, верно, – зашумели гости.

– Ныне Москва кипит ненавистью к ляхам, и лучшего часа нам не сыскать. Я все обдумал, выслушайте, и, ежели будете довольны, так и станем действовать.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату