вивисекторы делают с лягушкой, то жрецы культа государства делают с человеческими детьми.
Капля за каплей, эпохами, реестрами и выхолощенными событиями прогрессирует чудовищный дьяволизм, разрушающий мозг. Когда процесс завершается, мужчины и женщины выходят во враждебный мир с протухшими мозгами — неумелые, полуимбецилы, неспособные защищать и отстаивать себя — футбольные мячики судьбы, готовые служить кому угодно. Не печально ли известны неуместность, механическая имитация и отсутствие инициативы, демонстрируемые образованными государством молодыми людьми? Вместо того, что побуждать их думать и действовать самостоятельно, их учат, как хорошенько выпоротых рабов, верить и покоряться. Их даже тренируют прославлять и поклоняться идолам, с пронзительными криками и вымеренными по тональности духовными песнями — не почтенным идолам из дерева и камня, но идолам овец, обязательных инструкций, разноцветного тряпья и фальшивой славы мёртвых мерзавцев, то есть государственных деятелей.
Требуется прочная верёвка, крепкая палка и крепкие мужчины, чтобы сдерживать необъезженного жеребца. Но когда однажды он был подчинён силой и лаской, то есть одомашнен, образован, осёдлан, взнуздан, его можно вести куда угодно, даже при помощи одного лишь обрывка бечёвки в руках маленького ребёнка. О вы, государственные священники, как вы находчивы, как красноречивы! Вы вкрадчивые демоны! Вы волки в овечьей шкуре! Вы совратители молодёжи! Вы поколение гадюк! Разве можете вы однажды избегнуть того, что будете «подвешены за язык на раскалённом докрасна крюке реального ада жизни»?
Тридцать лет назад[155] Соединённые Штаты по-донкихотски решили продемонстрировать расовое равенство винтовочными пулями и бомбёжками, но более чем недостойно провалились. Южные долины были усеяны северными и южными костями, и миллионы налоговых сокровищ были выброшены из жерл пушек без всякого ощутимого результата, кроме как демонстрации перед заинтересованным миром полного поражения и бренности принципов равенства.
Люди, которые сознательно вступают в чудовищную войну, чтобы твёрдо установить централизованный деспотизм, и в то же время низводят себя до социального уровня негра, русского еврея, кули, китайца и европейского раба, должны, несомненно, (используя говорящий намёками диалектизм) иметь «колёсики в голове».
Ложь о «человеке и брате», несомненно, преуспела во вписывании себя в «конституционные поправки», но в реальности она так же далека от осуществления, как это всегда и было. «Свободный» негр из Нового Орлеана или Чарльстона представляет собой ещё более деградировавшее, ничтожное существо, и своим владельцам теперь он обходится в меньшую сумму на фондовой бирже, нежели раньше, когда было привычно покупать и продавать его на аукционе.
Что последняя гражданская война действительно довела до конца, так это деградацию белого раба до низшего уровня негра с плантации, и в этом смысле это был триумф изобретательности. Белые дрались, действительно дрались друг с другом, чтобы обесценить себя. Равенство! Равенство! Какие замечательные дела были «свершены» твоим именем? Тем не менее — Линкольн! — не был ли он великим «государственным деятелем»? Решительно так! Не знал ли он наилучшим образом, как «затабунить» стадо чарующими фразами?
Слушайте! Слышите ли вы этих пьяных рабов, дико орущих на улице? Смотрите! Это ночь выборов! «Ура! Ура! — поют они, — Мы празднуем юбилей! Слава Линкольну, человеку, что сделал нас свободными». В Марокко евнухи и прочие лакеи благословляли свою судьбу и государя в том момент, когда он снисходил до того, чтобы перерезать их горла своими руками. Американцы, однако, свободно рожденные люди, и их не одурачишь таким способом.
Во всех отношениях, одинаково в Северных и Южных штатах, социальная пропасть между высшими и низшими человеческими организмами (белыми ли, чёрными, или обслуживающими-чёрных-и-белых) сейчас гораздо более очевидна, чем раньше. К примеру, хотя негры составляют большинство во многих штатах, им никогда не позволялось достичь реальной административной власти — и никогда не позволится.
Вы не сможете выкрасить негра белым законами и конституциями, даже если вы напишете их в огне и дыме войн и революций.
Официально провозглашать, что «все люди созданы равными» — так же глупо и антинаучно, как утверждать, будто все собаки, коровы, обезьяны и деревья созданы равными.
Не так ли много разнообразных видов собак, рогатого скота, обезьян и деревьев, как людей, планет, бактерий, звёзд и солнц? Где же тогда присущее равенство между дубовым деревом и смородинным кустом — между диким волком и тявкающей уличной дворняжкой — между бизоном и кормящимся с рук бычком — между неприручаемой гориллой из леса и кастрированной обезьянкой шарманщика — между всеобъемлющим умом Бисмарка и этим знаменитым христианином, «славным молодым человеком, что умер»? Не может ли кровожадный бульдог победить приличное число худосочных недокормленных уличных полукровок? И, согласно тому же принципу, немногочисленная группка храбрых, рассчитывающих только на самих себя умных людей — более чем соперники по зубам (при любых обстоятельствах) для 10 000, нет, для 100 000 000 подобострастных ремесленников. Что есть ремесленник, как не специально обученный раб? И нужно было бы взять дух 1000 американских рабов, чтобы создать дух одного живого человека. Теоретически все эти организмы «принадлежат к одному виду», но в беспощадной гонке за хлебом, любовью, пространством и жизнью между ними существует множество функциональных различий, как между королевским бенгальским тигром и «маленьким ягнёнком Мэри».[156] Ягнёнок был создан, чтобы быть съеденным, а тигр был создан, чтобы съесть его; и человек был рождён бороться — так, чтобы искры летели во все стороны.
Необходимости среды делают из каждого человека врага или конкурента для другого человека, в особенности для тех, с кем он вступает в прямой личный конфликт. Где же тогда появляется равенство? Оно не «появляется» вовсе. Это идиотский миф. Всегда должен существовать субстрат из жертвенных организмов. Как бы мог жить тигр, если бы не было ягнят, которых он пожирает? Как бы могли существовать герои, если бы не было рабов? Как бы могли существовать великие нации, если бы не существовало презренных?
Сопоставьте благородные качества, врождённые у некоторых собак, с раболепными «добродетелями», которые отличают девять человек из десяти. Теперь дайте представителю семейства псовых или человеку равную свободу действий — равные возможности — равные «права», и каков тогда будет результат? Не должен ли самый свирепый боец откормиться, в то время как скелеты измождённых слабаков будут просвечивать сквозь их золотушную кожу? Какая сила, родившаяся среди них, может повелевать и побуждать — равенство возможностей?
Социализм, христианство, демократия, равенство являются на самом деле хныкающим тявканьем презренного большинства дворняжек. Они кричат во весь голос о государственном вмешательстве — о «защите страдающего человечества» — отрегулированной мельнице, которой оно и является; одновременно, чтобы государство было их высшим идолом, их богом и повелителем, их всем во всём, их великой «шишкой». Бедные одураченные низкие духом «сорняки». Истинно, «проклятие Божье» в самом их костном мозге — в каждом ударе их умирающих сердец.
Человек, который молится, чтобы быть «защищённым» политиками, охраняемым вооружёнными янычарами, спасённым священниками- идолопоклонниками, и освобождённым государственной регламентацией — несомненно, презренный грешник — отвратительный, презренный, лишённый человечности слизняк.
Никакой патерналистский правительственный механизм (даже теоретически совершенный) не может удержать низкорожденных и высокорождённых, гибридов и породистых в состоянии постоянного равновесия. С таким же успехом вы можете попытаться связать землетрясение железной петлёй, как править сильным человеком посредством «настоящим постановляется». «Настоящим постановляется» было изобретено только для запугивания пленников.
Какая сила на Земле может постоянно поддерживать негра в равенстве с англо-саксом?
Сильные должны идти своим путём, назло всем пуританским объявлениям вне закона, всем издевательским морализмам, всем деградировавшим приверженностям букве закона, всем конституционным соглашениям. Ни механизмы, ни сырой материал равенства никогда не существовали; только сон, только идея о них. Равенство! Равенство! В этом слове суммируется аккумулированное слабоумие двух тысячелетий! Мысль о нём была рождена в мозге низшего организма: и мозги низших организмов лелеют её до сих пор.
Как могут особи, которые веками рождались и воспитывались для тяжёлого труда и подчинения, постигнуть чувства тех, кто были рождены свободными, тех, кто имеет благородное происхождение — тех, кто понимает космический закон, что сила есть — хозяин?
Вы не можете надеть на бурю намордник из паутины, обуздать вулкан шнурком от ботинка, закупорить циклон в коробочке для пудры или поймать приливную волну отпорным крюком. И также вы не сможете поместить песчинку между зубами сильного. Они увидят вас — в Шеоле[157] первыми.
Никакой искусственный план общества — никакие набожные заклинания, какими бы искренними и доброжелательными они ни были, не предотвратят того, что чашка из металла разобьет и разотрёт чашку из глины — и почему они должны? Если бы социальное равенство было осуществимо, то оно было бы установлено века и века назад. Оно никогда не было установлено — и никогда не будет.[158]
Что тогда хорошего в вечном мечтании, теоретизировании и конструировании призрачных воздушных замков, городов Бога, садов наслаждений на фундаментах преднамеренной неточности? Позвольте нам быть людьми — совершенными людьми — не крикливыми, плаксивыми маленькими детьми, по- младенчески выпрашивающими кусочек сахара. Позвольте нам так храбро встретить яростно взывающие факты существования, как это делали наши отцы до того, как «христианское успокоение и утешение» было представлено им нелюдем — а не как заискивающие, низкопоклонные, запуганные среднеазиатские парии. Позвольте нам не быть заманенными в полное уничтожение высокопарными азиатскими евангелизмами, которые сами собой доказали, что они никчёмны и неподходящи для нашего темперамента, нашего климата и нашего воспитания. Позвольте нам быть здравомыслящими, храбрыми, практичными; как однажды язвительно рекомендовал Вирхов:[159]«Принимайте вещи такими, какие они есть, а не такими, какими мы хотим воображать их», — или скорее такими, какими их воображают впавшие в детство философы, полоумные поэты и кастрированные духовные лица.
Проблема, которую мы призваны разрешить или быть съеденными, состоит не в том, как сделать жизнь «счастливой и равной», ибо счастье есть зыбкий мираж, а равенство — невозможность, но в том, как люди могут завоевать свои шансы, превзойти своих соперников, искоренить своих гонителей.
Раса всё ещё существует для быстрых и битва — для сильных. Красота и награбленная добыча[160] есть всегдашние привилегии победоносной отваги. Горе перехитрённым!
