— Послушай, как тебя зовут?
— Дик Эймс, к вашим услугам, монсеньор, — ответил я, старательно кланяясь. В полумраке, привыкнув, наверняка увидит. — Чего изволите? Откушать деликатеса или еще че? Горшок серебряный после ночи не желаете? Прям щас сбегаю!
— Я очень прошу меня выслушать, — тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, не иначе всю ночь готовился.
— И чего тебе надобно, козел рыжий?
— Понимаю, звучит дико, но я — не он. Не тот, которого ты знал. Он вчера не очнулся. Непонятным образом моя душа вселилась в это тело. Я — Василий Строгов, родился в стране Россия в одна тысяча девятьсот девяностом году и помню себя до сорока двух лет.
Тут уж я не выдержал и заржал в голос.
— Молодец! — сказал, вытирая выступившие слезы. — Такой байки мне еще не приходилось слышать. А по жизни встречал больших забавников.
— Это правда! — вскричал он, дернувшись, и невольно вскрикнул, скривившись. Спина пока еще не в порядке.
— Ага. Как это ты народился в будущем, когда оно не пришло? Нет его! Или как?
— Не знаю! — В голосе его сквозила боль. — Последнее, что помню, — как в лоб по трассе идет грузовик.
— Кто идет?
— Машина такая. На колесах.
Телега, что ли? Раз груз.
— Я находился в другой машине, а он пер по встречке.
Сказал, а чего сказал — пес знает.
— Должно быть, умер тогда.
— Ага. Умер.
Ну вообще. В холодную воду, что ли, окунуть его, чтобы жар сбить?
— Не знаю я! Может быть, Господь решил, что я должен изменить свою жизнь, может, окружающий мир!
— Ты бы насчет Бога пасть защелкнул, ежели не мечтаешь под церковный суд пойти и уже кнута попробовать. После Фронды ни католики, ни протестанты поминающих зазря не любят. Жечь, правда, перестали, но в колонии высылают по-прежнему. Э… ты, собственно, к какой конфессии относишься?
— Православный, — сказал он как-то не особо уверенно. — Меня крестили в детстве.
— Православный — это чего?
— Ну ортодокс. Как греки.
— Тогда Символ веры прочти.
— «Отче наш, иже…» — Тут он запнулся, что особого доверия не вызвало.
— Это на каковском? — уточнил я. Опять какой-то чужой язык.
— Так на русском! — воскликнул он со слезой в голосе. — В России на нем говорят. Это на востоке. За Балтикой. Германия, потом Польша, Скандинавия и Россия. Иван Грозный, Петр Первый. Англичане плавали искать северный проход в Америку и в Тихий океан.
— Переведи.
— Чего? Тихий океан?
— Молитву, недоделанный.
Перевел. Может, он просто правильных слов подобрать не может? Или еретик? Совсем весело. Ну и пес с ним. В наших краях сойдет. Тем более что он католиком записан, а кюре в Де-Труа отсутствует. Исповедоваться некому.
— Да, а зачем на север плавали? — уточнил я. — Через Атлантику в колонии добираться проще.
— За перцем и другими специями, — ответил он, запнувшись. По-моему, просто не вспомнил, как эти «другие» называются. — В Индию. По морю, мимо осман. Ну турок ты хоть знаешь?
— А, Османская империя. Кто же не знает.
Воевали, воевали, да все невывоевали. А в Индию Габсбурги не пускают. Мало им Южной Америки — все норовят захапать.
— А татар?
— Так бы и сказал про Тартарию. А то какие-то Айвен Терибл[3] и Россия… Ну чего замолк, ври дальше, да не завирайся.
— Я правду говорю, клянусь!
— Допустим, поверил, и как проверить? Из будущего — должен знать, что будет. Ну со мной все ясно, вряд ли в книги попал. Не стану выяснять, когда герцогом стану. А вот Людовик Шестнадцатый когда изволит почить навечно? Сколько же можно трон греть, пора наследнику уступить. Дату скажи,
