революционером.
С этого дня жизнь Дзержинского стала однообразно-целеустремленна. Собственно говоря, жизнь даже прекратилась, ею стали агитация и борьба. Эту безжизненную жизнь душевно-узкого фанатика прекрасно освещает такой эпизод.
Один из будущих коммунистических вельмож, контрабандист военного времени и уличенный шпион Ганецкий, в юности друг 'Астронома', увел как-то юношу-аскета на выставку картин. Пробыв на выставке полчаса, Дзержинский, возбужденный и негодующий, выбежал на улицу: 'Зачем ты повел меня сюда?' - кричал он, ругаясь. - 'Эта красота слишком привлекательна, а мы, революционеры, должны думать только и исключительно о нашем деле! Мы не должны давать себя увлекать никакими красотами!'
Так и жил на мансарде молчаливый дворянский юноша 'Астроном', сменивший щеголеватый костюм на одежду под пролетария. Первые заработанные 50 рублей Дзержинский жертвует партии. Для агитации среди еврейских рабочих учит еврейский язык, для агитации среди литовцев - литовский. Фанатизм и трудоспособность при чрезвычайной узости и ограниченности мысли - вот основные черты этого схоластического и изуверского 'Астронома'. Единственное, что он требовал от себя и своих товарищей: 'идти напролом к цели'.
'Астроном' сам пишет прокламации, сам печатает, сам с рабочим Франциском по ночам расклеивает их на виленских заборах. В трактирах, кабаках, где после получки собирались отдохнуть и повеселиться рабочие, появлялся этот странный ясновельможный паныч в облезлом пальто и рыжих сапогах.
'Астроном' не пил и органически не умел веселиться. Но не для этого и приходил сюда юноша Дзержинский. Он ходил ради идейного увода душ, ради пленения умов собиравшихся здесь рабочих. Что руководило 'Астрономом'? Благо человечества? Жажда справедливости? Эти эмоциональные стимулы чрезвычайно ярки у русских революционеров-народовольцев. Но именно отсутствием всего эмоционального и был 'страшен' этот душевный кастрат, будущий вождь ВЧК, 'Астроном'.
Верную черту, хоть и случайно, отмечает в характере Дзержинского коммунистический бонвиван и беззаботный перевертень Радек. 'Дзержинский никогда не идеализировал рабочий класс'. Это очень верно. Те конкретные Иваны да Марьи, которых юный Дзержинский агитировал в кабаках, были абсолютно чужды и в своей конкретности даже ненавистны революционной фантазии жившего на мансарде 'Астронома'.
Но и у них, живых полнокровных людей, наполнявших трактиры и воскресные танцульки, любящих и выпить, и закусить, этот фанатичный 'Астроном' не вызывал никаких симпатий.
В кабаке возле Стефановского рынка будущего главу ВЧК рабочие били бутылками. А в другой раз рабочие с завода Гольдштейна, поймав на темной улице охваченного фанатической идеей родовитого паныча, избили его еще серьезнее с нанесением ножевых ран в висок и голову, так что 'Астроному' пришлось зашивать эти раны у доктора.
Единственно, чем, кроме изучения еврейского и литовского языков, составления прокламаций и 'наблюдения в телескоп за революцией', разрешал себе в часы отдыха заниматься аскетический 'Астроном', это чтением 'Эстетики' Вeррона и писанием собственных стихов. Совпадения редко бывают случайны: Робеспьер писал напыщенные стихи. О стихах же Дзержинского даже Троцкий говорит, что они были 'из рук вoн плохи'.
Но 'любовь к изящному' жила в чекисте Дзержинском на протяжении всей его жизни. Эта черта присуща не только ему, вельможе-чекисту, но многим персонажам красного террора. В. Р. Менжинский - любитель персидской лирики и автор декадентских романов, правда, не увидевших света. Кончивший жизнь в сумасшедшем доме, самолично расстреливавший арестованных начальник Особого Отдела ВЧК доктор М. С. Кедров - знаток музыки и пианист-виртуоз. Заливший Армению кровью чекист А. Ф. Мясникьян - автор труда 'О значении поэзии Ов. Туманяна'. Следователь петербургской ЧК Озолин - 'поэт', к нему не кто-нибудь, а сам А. Блок, преодолевая отвращение, приходил хлопотать за схваченных чекой литераторов. И даже просто заплечных дел мастер Эйдук, и тот напечатал стихи в тифлисском сборнике 'Улыбка Чека':
Я думаю, при подписании многочисленных смертных приговоров подобные эмоции мог пережить и Дзержинский. Но столь вульгарных стихов он, конечно, не писал. Его юношеские поэмы были либо барабанно-революционны, либо элегичны, когда посвящались молодой революционерке Юлии Гольдман, к которой 'Астроном' относился с налетом влюбленности. Впрочем, женщины в жизни Дзержинского никакой роли не играли. По красочному выражению чекиста Лациса, его 'единственной дамой сердца была пролетарская революция'.
В Вильне писавшего на мансарде стихи и прокламации юношу 'Астронома' царская полиция заметила довольно быстро, дав ему кличку 'Рыбкин'. О 'Рыбкине' завелось даже 'дело на 24 листах'. А после вспыхнувшей в Вильно забастовки 'Астроному' пришлось бежать с виленской мансарды в Ковно.
Но и ковенская полиция не покидала 'Астронома', получая о нем полицейские рапорты: 'В начале лета появилась крайне подозрительная личность, дворянин Феликс Дзержинский, который стал знакомиться и входить в сношения с рабочими разных фабрик, и кроме того, говорил, что если рабочие в городах будут бунтовать, то поднимутся и деревенские люди и можно будет легко порешить с правительством и основать республику, как в Северо-Американских Соединенных Штатах'.
Желание Дзержинского основать 'республику как Америку' едва ли соответствует действительности. У 'Астронома' были иные идеалы. Но в сношения с сапожниками маленькой мастерской Подберезского 'Астроном' действительно вошел и, работая довольно-таки по-бесовски, угрожая нежелающим бастовать 'побоями и даже убийством', раскачал их на двухнедельную стачку.
Но в момент, когда 'Астроном' передавал в скверике возле военного собора нелегальные брошюры, озаглавленные 'Черный Ворон', жандармы схватили его и отвезли в тюрьму. Будущего главу ВЧК, оказывается, выдал полиции провокатор всего-навсего за... десять рублей.
В первой тюрьме 'Астроном' провел год. Из тюрьмы писал товарищам: 'жандармы бьют меня, и я им отомщу'. И отомстил с лихвой. Только мести пришлось ждать 20 лет. А пока что, после года тюрьмы, юноша с хитрым подмигиванием и часто выходящей на лицо саркастической усмешкой отправился 'на основании высочайшего повеления за революционную пропаганду среди ковенских рабочих в Вятскую губернию под гласный надзор полиции на три года': относительная мягкость приговора мотивировалась несовершеннолетием преступника.
Эта ссылка была первым знакомством Дзержинского с Россией.
6. Губернатор Клингенберг и Дзержинский
Летом 1898 года двадцатилетний Дзержинский ехал по той самой железной дороге на север России, по которой через 20 с лишним лет он, как глава коммунистического террора, погнал многие сотни тысяч людей.
Стоял жаркий июль. 29-го числа поезд с ссыльными прибыл в Вятку, и их отвели в тюрьму, ждать парохода для дальнейшего следования. По несколько дней из-за мелководья не прибывал пароход, и заносчивый арестант Дзержинский послал из тюрьмы письмо вятскому губернатору с требованием не задерживать его в заключении, а разрешить ехать за собственный счет с первым же судном, но 'без конвоя, ибо средств на оплату конвоиров не имею'.
Полицейская аттестация юноши, 'проявлявшего во всем крайнюю политическую неблагонадежность', и его вызывающее письмо заставили губернатора Клингенберга заинтересоваться будущим вождем ВЧК. В Вятской губернии тогда было достаточно будущих вельмож коммунизма, тут жили Стучка, Воровский, Смидович, но никто не вел себя столь бравурно, как Дзержинский.
Чиновнику особых поручений князю Гагарину губернатор Клингенберг приказал привезти к нему написавшего письмо Дзержинского.
'- Кто он, собственно, такой?' - не без брезгливости спрашивал губернатор.
'- Неокончивший гимназист... дворянин... совсем юный..'
Губернатор захохотал: 'Уди-ви-тель-ны-е времена! Неокончившие гимназисты занимаются рабочими вопросами! А ну, пришлите-ка его ко мне, я его отчитаю. Тюрьма, наверное, дурь-то из него выбила!'
И через час в дверях губернаторского кабинета появился высокий, бедновато одетый молодой человек, с бросающимся в глаза бледным энергичным лицом и блуждающей на тонких губах усмешкой. Губернатор с любопытством оглядел вошедшую фигуру.
'- Ссыльный Феликс Дзержинский', - проговорил вошедший звенящим польским акцентом.
'- Так вот какие у нас революционеры! Недоучившиеся гимназисты!' - гаркнул по-военному губернатор, стукнув кулаком по столу, и побагровел. - 'Посмотритесь в зеркало, молодой человек! У вас молоко на губах не обсохло, а туда же сунулись 'рабочими вопросами' заниматься! Что вы смыслите?! Надеюсь, тюремное заключение образумило вас! У вас есть мать и отец? Сколько вам было лет, когда вас арестовали?'
Дзержинский обвел взглядом комнату и проговорил:
'- Прежде всего, разрешите взять стул'.
Губернатор остолбенел.
'- Советую вам понять', - закричал Клингенберг, - 'что находитесь под надзором полиции! Прошу вести себя прилично! Мне не о чем больше с вами говорить! Вон!'
Тем и кончилась беседа губернатора с будущим главой ВЧК. Не знаю, дожил ли Клингенберг до революции, когда этот 'бледный юноша с саркастической усмешкой' расстреливал таких, как Клингенберг, 'прямо по спискам'.
Через день на пришедшем пароходе ссыльный Дзержинский отбыл в назначенный ему город Нолинск. Но из Нолинска Клингенбергу доносили, чго этот ссыльный 'успел произвести влияние на некоторых лиц, бывших ранее вполне благонадежными'. И хорошо помня Дзержинского, губернатор на рапорте
