Дело дошло до того, что наиболее ушлая букмекерская контора принялась принимать ставки на то, с кем из представителей загробного мира Шалашовин встретится в прямом эфире. И даже помощница, приходящая в загородный дом к Остужеву, принялась у него выспрашивать – он, разумеется, не раскололся. Словом, публика оказалась в достаточной степени наэлектризована. Чуткевич потирал руки. Рейтинг грядущего события, невзирая на всеобщую неприязнь столичного народа к своему мэру, обещал зашкаливать.
А наутро того дня, когда планировался прямой эфир, Остужев попросил аудиенции у своего врача-психиатра Коняева. Тот назначил на три часа.
Встречались они, как всегда, в барской квартире Антона Дмитриевича на Новокузнецкой. Для Гамбизонова легенда была, что он привез шефа к гастроэнтерологу – ни перед кем, как ранее говорилось, не обнажал Петр Николаевич истинной своей болезни и того, что она является душевной. Аудиенция у доктора обычно продолжалась ровно полтора часа, и на этот срок профессор шофера отпустил.
Почти за тридцать лет, что Коняев пользовал Остужева, врач, разумеется, сильно постарел. Некогда роскошная грива, зачесанная назад от широкого лба, изрядно поседела и поредела. Но взгляд остался прежним – острым, внимательным. Равно как и манеры – спокойные, величественные, барские.
Антон Дмитриевич усадил Петра Николаевича в кресло. Сам устроился напротив. Несмотря на долгое знакомство, оставались они на «вы» и величали друг друга по имени-отчеству. Покойная Линочка некогда сделала было попытку приблизиться к семейству Коняевых и ввести их в ближний круг, но врач мягко, в округлых выражениях, пояснил ей, что сие противоречит профессиональной этике и потому, увы, совершенно невозможно. В дальнейшем их взаимоотношения никогда не выходили за грань дозволенной нормами роли «врач – пациент».
– Как погода? Вы на машине? – задал Антон Дмитриевич стандартно светские вопросы, служащие своего рода лакмусом: как реагирует пациент, каковы его интонации.
Профессор отвечал с задержкой, словно припоминал – будто погода и способ передвижения были чем-то, что недостойно его высокого внимания и тем более разговора. Коняев слегка нахмурился на такую реакцию и насторожился.
– Какие у вас планы на отпуск? – осведомился он.
– Отпуск? – переспросил Остужев. – Хм. Да какой там отпуск! Сейчас совершенно не до отдыха. Столько дел!
– Над чем же вы нынче работаете?
– Есть кое-какие задумки. Да не кое-какие! Напротив, очень, очень много всевозможных идей и планов! Только бы успеть! Только бы довести до конца! Вы, как узнаете, снова ахнете! И весь мир ахнет!
– Можете поделиться?
– Нет, нет, ни в коем случае! Коммерческая и профессиональная тайна!
– Что ж. Вы по-прежнему преподаете?
– Преподаю – да! Только что в том толку? Да, пытаюсь хоть как-то приподнять современную молодежь. Выволочь, что называется, из трясины невежества. Но это все сизифов труд. Бессовестный отъем у меня драгоценного времени.
– Основное внимание вы уделяете научным изысканиям?
– Да, да! – со страстностью воскликнул профессор.
– Вы ведь на канале «Три икса плюс» работаете? Они вас финансируют?
– О, да! Чтоб им пусто было!
– А почему пусто?
– Они, во главе с Чуткевичем, – настоящие преступники, подлинные вурдалаки! Убийцы!
Однако психиатр не стал продолжать сию острую тему, лишь внимательно поглядел проницательным своим глазом на пациента и выразительно покашлял. И решительно сменил направление разговора.
– Что вы сейчас принимаете? – спросил.
– Ничего! – почти восторженно прокричал Остужев.
Коняев нахмурился:
– И карбамазепин не берете? И литий?
– Ни-че-го!
– Но вы же знаете, я вам говорил, и вы прочувствовали это на себе, что нормотимики, к коим относятся и литий, и карбамазепин, только способствуют вашей профессиональной деятельности. Они ни в коем случае не срезают у вас каких-то способностей и умений, напротив, заглаживают некие выступы, шероховатости, позволяют вашим мыслям и идеям литься более ясно и плавно, а главное, направляют их в созидательное русло, не раздергиваясь на то второстепенное, что может вас излишне тревожить. И предохраняют вас от острой фазы.
– И тем не менее – нет! Баста! Хватит с меня этих таблеток!
– Да? И как бы вы, скажите, оценили свое теперешнее самочувствие? По десятибалльной шкале?
– На девять баллов!
– О, прекрасно! Девять из десяти – значит, у вас все обстоит хорошо. Даже прекрасно! Но все-таки вы попросили у меня встречи. В таком случае,
