— Не мог этого Белов показывать, не мог, товарищ Мессинг!
Мессинг позвонил по внутреннему телефону и попросил:
— Приведите ко мне Белова.
— Какой смысл в очной ставке? — вздохнул Сорокин. — Я его и в глаза-то ни разу не видел.
Они закурили. Мессинг молча разглядывал Сорокина, его красивое сильное лицо с высоким лбом и хрящеватым носом. Сорокин смотрел себе под ноги и курил не затягиваясь, только набирая помногу дыму в рот; щеки его при этом надувались, и казалось, что он собирается пускать мыльные пузыри.
— Дети есть?
— Да.
— Много?
— Один.
— Сколько ему?
— Два годика.
— Жена работает?
— Да.
— Где?
— На вокзале.
— Что делает?
— Кассир.
Конвоир ввел Белова и спросил:
— Товарищ Мессинг, мне выйти или присутствовать?
— Выйдите… Садитесь, Белов. Этого человека вы знаете?
— Нет.
— Ладно. Теперь вот что… Как звали вашу невесту?
— Я уже показывал, гражданин Мессинг, что невесты у меня нет. На кой они, невесты, в наше-то время? Они теперь сразу норовят ребенка на шею навесить.
Белов истосковался в одиночке без человеческой речи, и поэтому сейчас им владело желание слушать, смеяться, отвечать, задавать вопросы — только б не гнетущее постоянное молчание.
— Мне один говорил, — продолжал он, торопясь и сглатывая гласные, опасаясь, что его перебьют, — что в семейной жизни надо обязательно иметь парочку подруг помимо жены: тогда на свою больше тянет. А разве жена это поймет? Теперь для них свобода — как что, так сразу по мордам, а управу разве сыщешь?
— Хватит, Белов, — поморщился Мессинг.
— Так мне ж это взрослые говорили!
— Стоп, — перебил его Сорокин, — погоди, Белов. Тебе фамилия Прохоров что-нибудь говорит?
— Нет. Ничего не говорит…
— Никогда такой фамилии не слыхал?
Мессинг напрягся — он видел, как что-то сломалось в лице Сорокина после откровений Белова. Лицо его сейчас изменилось до неузнаваемости — заострилось, нос стал еще длиннее, и явственно обозначились впадины возле висков, как у стариков.
— Прохоров? У нас в деревне был Прохоров. Дядя Костя, часовых дел мастер.
Сорокин откинулся на спинку стула:
— Пусть его уводят, товарищ Мессинг, я буду давать показания. Пусть только его уведут.
«Председатель Трибунала Балтийской дороги, мой прямой начальник Павел Константинович Прохоров, неделю назад сказал, что арестован Григорий Белов, работник Гохрана. Он сказал, что друзья беловского отца — заведующий обувным отделом магазина Шмельков и его сотрудница, девица Клейменова, двадцати одного года, судя по всему, легкого поведения, предложили сорок миллионов за жизнь Белова Григория. Прохоров попросил меня обратиться к Тернопольченко, испытывавшему материальные трудности, с предложением не выносить Белову расстрел, а дать принудительные работы любого срока. За что Прохоров предложил мне назвать Тернопольченко сумму в двадцать миллионов рублей. „Остальные деньги, — сказал он, — разделим поровну: десять мне, десять — тебе“. После этого я отправился к Тернопольченко, движимый корыстью и подлостью, а там был товарищем Тернопольченко арестован и не нашел в своей черной душе сил покончить с собой там же, не обрекая на позор честное имя жены и сына. Готов помогать следствию во всем, не уповая ни на какое снисхождение.
Мессинг два раза перечитал это показание, написанное Сорокиным здесь же, в кабинете, и, подвинув ему телефон, сказал:
— Сейчас позвонишь к Прохорову и скажешь, что захворал и поэтому не вышел на работу. Телефон помнишь?
— У нас один.
— Сорокин, больше ничего не осталось за тобой?
Сорокин отрицательно покачал головой.
— Сможешь позвонить к Прохорову или передохнешь?
— Смогу.
— Звони, — сказал Мессинг и поднял трубку параллельного аппарата.
— Константиныч, — сказал Сорокин простуженным голосом, — я тут прихворнул, сегодня не выйду…
— А что с тобой?
— Горло прихватило, температура…
— Я к тебе заезжал — тебя не было…
Мессинг метнулся взглядом к Сорокину. Тот чуть прикрыл веки: мол, все в порядке, не волнуйтесь.
— Так я у Розы…
— У какой?
— Из потребсоюза.
— Как позвонить к тебе?
Мессинг прикрыл трубку ладонью и прошептал:
— 2-54-4. Телефон соседей…
— Это у соседей, — повторил Сорокин. — 2-54-4…
— Ага, спасибо… Теперь это… Ты был?
— Был.
— Фу, слава тебе господи… Я уже тут извелся… Ну как?
— Все в порядке…
— Да что ты говоришь?! Ну, поздравляю, Сорокин, от всего сердца поздравляю! Может, мне подъехать сейчас к тебе?
Мессинг быстро замотал головой.
— Сейчас не стоит, — ответил Сорокин, — я тут тайком, — добавил он, понизив голос. — Завтра…
Мессинг снова шепнул:
— Спросите, когда он может привезти деньги…
— В какое время? Когда тебе удобнее, чтобы я завернул?
— Что? — не понял Сорокин прохоровского вопроса, потому что напряженно смотрел на губы Мессинга.
— Я говорю — когда завтра к тебе подъехать?
— Вечером, часам к семи, и деньги захвати — двадцать миллионов…
— Ты с ума сошел, по телефону! — понизив голос, сказал Прохоров. — В своем уме или от счастья сдвинул? Адрес давай…
— Мерзляковский, — прошептал Мессинг, — дом четыре, квартира семь, три звонка.
— Мерзляковский, четыре, квартира семь, три звонка.
— Ну, я подъеду…
Мессинг снова шепнул:
— Не раньше семи. И с товаром…
— К семи, — повторил Сорокин. — И с товаром…
— Понял, — ответил Прохоров. — До завтра.
Мессинг рывком поднялся со стула, вызвал помощников и сказал им — при Сорокине, — словно забыв о нем:
— Поднимите людей по тревоге! Выделить опергруппу для наблюдения за предтрибунала Балтийской дороги Прохоровым. Ух, сволочь, ух, трибун! Потапов, сиди с Сорокиным, Чайкин — срочно Галю, Шевкун[23] — на Мерзляковский, в соседнюю комнату — Будникова.
