А ведь и правда, что делать? Не вылезать же? В любом случае, их уже не спасти: еще каких-то полчаса, и все произойдет само собой. Лежать и слушать все эти охи и ахи тоже неинтересно. Полистала бы Фэйсбук и Инстаграм, да руки не вытянуть. Хорошо, что из-за лилий и респиратора не чувствуется запаха секса, а то бы совсем с ума сошла. Кстати, я уже два месяца ни с кем не спала. Когда слишком много дел и забот, даже забываешь об этом. Пожалуй, нужно исправить это, а то становлюсь чересчур раздражительной.
Спустя полчаса, как я и рассчитывала, звуки с кровати резко прекратились. Видимо, яд уже глубоко проник в их кровь через легкие и они абсолютно обездвижены. Для страховки я подождала еще пару минут, а затем вылезла из-под кровати, стараясь не совершать лишнего шума.
Перед моим взором предстала весьма интересная картина. Обнаженные тела любовников словно застыли в позе наездницы. Только голова Дебры лежала на груди мужчины средних лет спортивного телосложения. Ее лица мне не было видно, зато его лицо выражало спокойствие, в то время как глаза бешено вращались. Я словно карающий палач возвысилась над их телами и, не снимая респиратора, произнесла:
– Добрый вечер. Я вам не помешала?
В ответ, конечно же, ничего не последовало. Яд был настолько сильным, что парализовал нервную систему настолько, что они могли двигать лишь глазами. Дыхания не было слышно.
– Мисс Стэнтон, если вы не возражаете, я поверну вас… поудобнее, – с трудом сдерживая смех, произнесла я и, приложив немало усилий, перенесла ее тело на кровать и развернула ее так, чтобы мне было видно ее лицо. – Так будет лучше.
Луна освещала комнату через окно в стене, и их лица были плохо видны. Поэтому я зажгла небольшую лампу, что стояла рядом с вазой с лилиями. Видимость стала гораздо лучше, и я увидела, что ее глаза так же безостановочно вращаются в орбитах, а разум не в силах понять, что происходит.
– Мисс Стэнтон, Дебра. Думаю, мы уже можем перейти на «ты», раз оказались в такой… интимной ситуации. Ты прости, что не могу снять маску, чтобы ты рассмотрела получше мое лицо, ведь тогда и я разделю вашу участь. Но на всякий случай напомню, это я, Ким… ну, та владелица маленького никчемного магазинчика с цветами. Который оказался сносным для Вашего Величества – я присела на край кровати, чтобы мне было удобнее, и продолжила: – Если ты задаешься вопросом, что с тобой и твоим мужчиной не так, могу тебя заверить, что ничего страшного не происходит, вы всего лишь медленно и мучительно умираете. Разве это страшно для такой смелой и независимой женщины, как ты? Своим отношением к людям и манерой общения ты делаешь это ежедневно, и я уверена, что кроме удовольствия, ты ничего не получаешь. Сейчас происходит все то же самое, правда, роли поменялись в этой пьесе. Жаль, что твои голосовые связки парализованы, мне так интересно узнать, каково это быть обездвиженной, униженной и раздавленной. Молчишь? Ну молчи, Дебра. Осталось недолго.
Полюбовавшись на эту парочку, которая лежала словно манекены, не способные ничего сделать, я подошла к широкому дубовому секретеру, на котором стояли духи, фотографии и прочие вещи, и открыла один из ящичков.
– Бинго, – от радости произнесла я, – вот и твоя сокровищница. Боже, Дебра, ты и правда надевала все эти украшения? Тут не меньше чем в Bulgari на Мичиган-авеню[4].
Я начала вытряхивать содержимое ящичков на кровать, и мне кажется, что я словно очутилась в сокровищнице какого-то арабского шейха. Украшения бесспорно красивые и безумно дорогие. Но я никак не могла понять, почему их так много. Я понимаю, что она себе может позволить это, и не хочу быть завистливой простушкой, у которой сносит голову от такого богатства, но я и правда не могла понять, зачем ей такое количество? Некоторые драгоценности, судя по запакованным фирменным упаковкам, даже никогда не были надеты.
Когда я закончила вытряхивать все ящички, на кровати появилась внушительная горка из драгоценностей, которые при свете лампы блестели, словно новогодняя елка. Но я искала нечто другое. Подойдя к массивному шкафу у стены и раскрыв его дверцы, словно заранее зная, я обнаружила то, что искала. Тот самый шелковый шарфик, что так мне приглянулся. Его неотразимый цвет и материал так и манили к себе. Без всяких сомнений я сняла его с вешалки и погладила. Так вот он какой, приятный, теплый и безукоризненный. Не выпуская его из рук, я подошла к мисс Стэнтон и сказала:
– Неужели так сложно быть вежливой? Представь, если бы ты не была такой грубой и заносчивой, то была бы жива. Ты по-прежнему могла бы трахаться с чужими мужьями, воровать миллионы, бессмысленно прожигать свою жизнь, скупая бриллианты, машины, дома, свободу людей. Но нет, тебе было необходимо втоптать очередного человека, который не такой богатый и успешный, как ты, в грязь, и посмотри, куда тебя это привело, – я наматываю шарф себе на шею и показываю рукой на кровать. – Ты лежишь сейчас абсолютно голая, с любовником, не в состоянии пошевелиться, а какая-то флористка смотрит на то, как ты умираешь. Знаешь, с тобой все настолько запущено, что, будь у меня противоядие, а ты бы смогла говорить, ничего кроме оскорблений в свой адрес от тебя я бы не услышала. Это видно по твоим глазам.
Я снова присаживаюсь возле нее, обнимаю ее за шею и ласково улыбаюсь. Наблюдая за тем, как дышать ей становится все труднее, а лицо начинает бледнеть, я ловлю себя на мысли, что после того случая в лагере мне незнакомо чувство жалости как таковое. Даже если это касается близких мне людей. Я могу его прекрасно сыграть или сделать вид, что сопереживаю вместе с ними, но на самом деле это неправда. А наблюдая, как жизнь покидает Дебру, я испытываю что-то похожее на эйфорию, словно слушаю Andrea Bocelli, вживую исполняющего «Con Te Partiro» где-то на открытой террасе в глубине римских улочек. И нет ни жалости, ни сожаления, ни даже чувства вины за то, что я отбираю у человека жизнь своими же руками. Скорее наоборот, я считаю, что наказание слишком мягкое для всех совершенных ею преступлений относительно человечества.
