колен.
Создалось впечатление, что с отдаления тану на биваке занялась суматоха. Только Гистасп стоял недвижно, неотрывно глядя вослед юной госпоже. Там, в шатре, у трупа Сабира, он так и не нашел слов утешения и поддержки, вполне искренне переживая как смерть Свирепого, так и горе Матери лагерей. Он даже не посмел дотронуться до вздрагивающего плеча. Ничего не сделал. Вышел и провозгласил весть, заставив таншу тем самым как можно быстрее взять себя в руки и выйти к людям. Взвалил на ее плечи ношу еще больше той, что тану и так приходилось тащить изо дня в день.
Несмотря на то что Бансабира была полноправной тану Пурпурного дома, прежде Гистасп мог позволить себе маленькие вольности в общении – танша располагала сама, да и всегда оставалась мысль, что есть нечто большее, чем она, есть тан Сабир. Но теперь выше ее в Пурпурном танааре нет никого. Бансабира Изящная стала главой самого крупного надела в стране, даже после войны самого большого воинства, и, как ни крути, мысленно ухмыляясь, признавал Гистасп – самой лучшей разведки.
Бансабире придется провести реорганизацию всех войск, во многом разобраться, освоить управление. Он бы хотел помочь ей, но не имел права претендовать на роль наставника или помощника в подобных делах. Гистасп не принадлежал прямой танской ветви и понимал, что его шансы удержать прежние позиции не так уж и велики, когда солдат у тану больше не пять тысяч, а сорок. Да и то, что Сабир погиб на охоте, когда рядом был только он, Гистасп, явно бросало тень на его имя.
Мужчина едва слышно вздохнул. Жаль, ему так и не удалось добиться безоговорочного доверия танши. Оставалось надеяться, что она не забудет его участия в походе, – он редко знавал людей такой крайней честности в общении. Личное и деловое Бану не путала никогда и никогда не смешивала: на войне нельзя быть честным, говорила танша каждым поступком, но в отношениях нельзя лгать. И он тоже не солжет, не обманет. Ведь, честности ради, время, проведенное рядом с Матерью лагерей, было по-настоящему интересным.
Он мог бы пойти за ней сейчас, уверенный, что тану не прогонит. Хотя, конечно, наверняка не скажешь – ее решения удавалось предугадывать далеко не всегда. Но Гистасп не пойдет, не станет усложнять все еще больше. Бансабира не верит ему до конца, возможно, потому, что он никогда не понимал, когда надо провожать глазами, а когда идти рядом.
У Бансабиры не было счастливого детства, цветущей юности, не будет и беззаботной молодости, осознал мужчина. Она не знала толком любви матери, заботы отца, насмешек старшего брата; не влюблялась и, скорее всего, не заводила друзей. Она жила одной целью, навязчивой и безумной, одержимая долгом и отчаянием. На нее было больно смотреть.
Просто тану никогда не смешивала деловое и личное. Не знала, что в бурной реке жизни, как и в огненной реке войны, можно не только твердо стоять на двух своих, как бы силен ни был поток, но и плыть по течению – ведь как ни сопротивляйся, оно несет тебя вперед.
За четверть часа она добралась до обрыва плато. Пока ей устанавливают шатер, можно посидеть вдалеке ото всех. Когда лекари закончат омывать тело Сабира, Лигдам придет за ней. Все ведь видели, куда танша ушла.
Опустилась на прохладную землю, обхватила руками лоб: подобных чувств она не испытывала с того дня, когда Гор сломал Астароше колено. Но даже тогда ей не было так страшно.
Далеко на горизонте тлеющим углем мерцал осколок закатного солнца, заливая небо желтоватыми, лиловыми и свинцовыми пятнами. В Ясе в очередной раз воцарялся переходный час Матери Сумерек.
Рано утром Бансабира велела Лигдаму и телохранителям собрать в ее шатре всех тысячников и десятитысячников. Вся армия Пурпурного дома собралась наконец в одном месте. Мужчины, входя, кланялись с серьезными, сосредоточенными лицами. Наскоро рассаживались в шатре, не сводя глаз с молодой и теперь единственной госпожи.
– Доброго всем утра, – поприветствовала танша сухо. – Вашу клятву я приняла вчера, а для прочих формальностей сейчас не время и не место. Что бы ни случилось в Гавани Теней, как бы дальше ни развивались события, мы выходим из Бойни Двенадцати Красок бесповоротно.
Она наследует не только надел, сообразили командиры, вслушиваясь в каждый звук. Она наследует желания Сабира, его цели, волю, будто его самого. Он, защитник Пурпурного дома, дал слово покинуть поле брани после разгрома Зеленого танаара и разграбления дворца. Теперь она, как защитник Пурпурного дома, держит это слово, как если бы оно было сказано ею самой.
– Мы достигли отношения ненападения с двумя домами, взыскали контрибуцию с еще двух, забрали у раману Тахивран главное оружие, которым она вела войну, взяли пленных. Дележ подождет до возвращения на родину. Русса, Гистасп и Отан поедут со мной вперед с телом отца, его надо как можно скорее доставить в семейный склеп. Остальные выйдут следом. Ответственным за отход будут Гобрий и Махран. – Бансабира перевела глаза на последнего. Махран, единственный сын погибшего Доно-Ранбира, ее кузен и один из командиров разведки отца, сухощавый и неприметный, напоминал ей чем-то Рамира. – Кто-то из родственников Сабира Свирепого должен быть с такой ордой при отходе. Из нас троих ты подходишь лучше других, надеюсь, твой отряд обеспечит безопасность при переходе, – ровно закончила женщина.
Упомянутый Отан – седовласый, но с большими залысинами, смуглый, одних лет с Гобрием – с недоверием посмотрел на таншу от природы круглыми глазами лазурного оттенка.
– Я прошу прощения, госпожа. Я-то вам родня сторонняя, а каким образом среди родичей тана Сабира, сопровождающих вас, оказался Гистасп? – недобро глянул Отан на командира второго подразделения, если Гистасп еще мог так называться.
